Богатой, но деспотичной и скупой. Это понятно, когда видишь этот дом. Большой, роскошный — и запущенный. Невольно подумаешь: эх, я бы здесь развернулся… Не так ли?

— Вы не можете читать мои мысли!

— Справедливо. Это не ваши, а мои мысли. Когда я спросил, как найти этот дом, мне как особую примету указали: задрипанный. А ведь какую игрушечку из него можно сделать. Если только войти в расход, потратиться. Но именно это вашей барыне как ножом по сердцу, верно?

— Она старый человек. Старики любят копить.

Мурин кивнул:

— А молодые тратить. Как, например, ее племянник Прошин. Такому деньги руки жгут. Ни копить не умеет, ни приращивать капитал, ни тратить с умом. Сколько ни дай, все по ветру пустит. Все проиграет.

— Потому что сызмальства не знал нужды!

— Вот-вот, — подначил Мурин. — Я тоже это понял.

— Такие не знают цены ни деньгам! Ни усилиям! — разорялся Егорушка.

— Именно, — еще подстегнул Мурин.

— Для них все — игра с фортуной!

— Так ведь однажды и вы ее рискнули испытать, — вставил Мурин.

— Что-с?

— Удачу. Рациональный, осмотрительный, сдержанный человек, в один прекрасный день и вы решили: а ну как выгорит. А ну поставлю на карту.

— Лжете! Я сроду не брал в руки эту гадость! Карты!

— Нет. Ваша игра была другой. Когда французы стали подступать к Москве, когда пошел слух, что город сдадут неприятелю, когда жители побежали, вы — наоборот! — отправились туда. Какая смелость! Какая дерзость!

Егорушка скрестил руки:

— Какие интересные фантазии.

Но остался на месте. Мурин продолжал, не запнувшись:

— Все продавали имущество, дома. Цены на дома в Москве сделались бросовые. И вы ухватились за шанс. Вы дом — купили. Какой — риск… Своих средств у вас не было. Ссуды тоже. Вы истратили на это старухины деньги. Расчет тоже был. Вы полагали, что армия отстоит Москву. Жители вернутся через месяц-другой. Только цена на купленный дом будет уже втрое дороже того, что дали вы во время московской паники. Вы бы легко его продали тогда. Деньги старухе незаметно вернули бы, а разницу — положили себе на счет. Это сделало бы вас богатым человеком. Лучше. Это сделало бы вас свободным человеком. Позволило бы покончить с унижениями, покинуть это унылое место, зажить своей жизнью.

— А, так это вы пописываете под фамильей Загоскин, — попытался съязвить Егорушка, но голос выдал: стал пискливым, сдавленным.

— Однако случилось то, чего вы не предвидели. Ужасное. Армия Кутузова оставила город. Неприятель вошел в Москву. Начался пожар. Город сгорел. И план ваш тоже обратился в дым. И вот ведь положеньице… Карта ваша бита. Ставка сгорела, денежки… — Мурин поднес кулак ко рту, дунул, — фух. Одно осталось у вас на руках: растрата в почти полсотни тысяч. Вы старухе не родственник. Миндальничать она с вами не стала бы. Долговая тюрьма, каторга. Растрату необходимо было покрыть, пока дело не открылось. Безвыходное положение! Как вдруг этот бретёр, этот шалопай, старухин племянничек Прошин — в выигрыше!

— Чушь! Никогда. Он только и знал, что продуваться.

— А тут выиграл. Я осмотрел его бумаги, нашел немало чужих векселей. Он нередко уходил из-за стола в выигрыше.

— Может, и выигрывал. Только он все спускал тут же.

— Не спорю. Но на сей раз дело было особенное. Он сорвал куш.

— Ваши фантазии!

— Отнюдь. Он сам мне сказал в тот вечер.

Во взгляде Егорушки он уловил тень: похоже, негодяй впервые испугался. Растерялся, заморгал.

— Вам?

— Тридцать тысяч. Слишком большой куш. Требует к себе уважения. Поневоле заставляет задуматься. Задумался и Прошин.

— Он-то? Этот шалопай?

— Поначалу и я счел его слова пустой болтовней, и…

«…Мне было в тот вечер не до Прошина», — не стал признаваться он.

— …и были правы. Вертопрах, безмозглый…

— …и когда узнал получше его самого, его семейство, я понял, что Прошин говорил всерьез. О том, как эти деньги могут изменить его жизнь. Например, снять с теткиного крючка. Доставить ему то, чего он всегда хотел: свободу.

На лице Егорушки была странная печаль, взгляд был устремлен куда-то внутрь себя. «Попался», — понял Мурин:

— …Ведь и вы жаждете того же.

Егорушка перевел на него взгляд, Мурин увидел в нем обнаженность, беззащитность.

Оставалось только захлопнуть дверцу клетки.

— Задумались и вы. А потом заметались. Тридцать тысяч! Заметались и поняли: надо хватать, пока Прошин их не проиграл. Вы боялись: он их продует опять. Как всегда. Деньги так и утекали сквозь его пальцы.

— Безвольный, легкомысленный… — выплюнул Егорушка, но без огня, он выглядел усталым, загнанным. — Не знает цены ничему.

— Кое-чему знает. Любви. Он предан сестре. Эти деньги могли купить свободу и ей. С этими тридцатью тысячами мадемуазель Прошина могла больше не зависеть от милости тетки. Она становилась невестой с приданым. И заодно ускользала из ваших цепких лап. Только не врите мне, что не точите на нее свои когти. Я заметил это в первую же встречу!

— С меня довольно!

Но Мурин преградил ему путь:

— А с меня нет. Я хочу знать все. Прошин сам вам похвастался? Слуги разболтали? Или вы подслушали? Впрочем, разницы нет. Вы поняли, что действовать надо быстро. И еще обида вас подстегивала. В руках эдакого обормота — тридцать тысяч. Какая несправедливость. Ему все. Вам ничего. Недаром же Фортуну изображают слепой. Вот когда вы решили помочь ей прозреть. Вы присвоили вексель.

— Я пальцем его не касался!

— Я не нашел его в бумагах Прошина. Ни здесь, ни на квартире.

— Я не брал!

— Взяли! А потом убрали с дороги самого Прошина! Убить его вы не могли. Нет, вы не дурак. Убийство гвардейского корнета повлекло бы дознание. Влиятельная тетка тряхнула бы всеми своими связями, чтобы дать делу ход. Она бы и до государя дошла. Вас могли уличить, схватить. Нет. Ваш план был умней.

— Бред сумасшедшего.

— Возможно. Так где же вы были той ночью, когда корнета нашли подле трупа?

— Я вам не скажу! — заверещал Егорушка. — Это не ваше дело, где я был! Я! Я вам не обязан…

Но Мурин не узнал, что Егорушка ему не обязан. От негодования тот задохнулся, захлебнулся слюной, согнулся пополам, зашелся кашлем.

— Я… тоже… двор… нин…

— Ваше счастье, — гневно отчеканил Мурин. — Как дворянина вас вряд ли повесят. Пойдете на каторгу.

— Я?

Он выпучил глаза, все еще давясь кашлем.

— Я?!

— За растрату. За кражу векселя. За убийство женщины в игорном доме. Думали свалить вину на корнета Прошина? Хитро. Кто б усомнился: он изуродован войной, он бретёр, игрок, он пьян.

Егорушка попятился. Мурин наступал:

— Думали, вам это сошло. Думали, концы в