упоминать. Вопрос оказался сложен, голова от него сразу вспухла, Мурин отмахнулся:

— Скажи приказчику, что для серого кота. Какой цвет… Как нынче носят почтенные серые коты! Такой пусть и даст.

Андриан вернулся с сиреневым с золотой нитью.

— Мне нравится, — оценил Мурин. — Вяжи, как на именины.

Андриан закатил глаза, но тщательно завязал на шее животного бант, расправил. Коляска снова нырнула в оживленное движение экипажей по Садовой.

Глава 7

Старомодная, ветшающая обстановка дома генеральши Глазовой, сама его осанка теперь выглядели для Мурина иначе. Теперь он знал об обитателях этого дома, и это знание меняло его облик. Он думал о брате и сестре, сиротах, вынужденных жить в милости у богатой тетки. А тетка — та еще стерва. Капризная, взбалмошная, деспотичная. Это считалось привлекательным и пикантным в ту пору, когда мужчины клеили на лицо мушки и носили красные каблуки, в пору ее молодости, но теперь — внушало отвращение. Прошин сбежал от деспотизма старухи, от нищеты — в объятия фортуны. Сомнительные объятия, положим. Но все же они манили свободой, волей. Юноше вообще сбежать проще. А сестра осталась пленницей среди этой рассыхающейся мебели, с развалиной-теткой. Как в гробнице. С одной надеждой сбежать: выйти замуж. Только как? На приданое, может, кто и польстится. А на горб? Она сама это понимает. Не может не понимать.

Была своя правда и у старухи. Мурин вспомнил портрет генерала Глазова. Рослый, статный, румяный, он словно напоминал каждый день: вот каковы должны быть Глазовы. Как старуха, должно быть, презирает уродство племянницы. Племянник — тоже урод в ее глазах. Тоже гнилое яблоко на родовом древе. Согласно кодексу ее молодости, мужчина мог проиграться дотла. Мог стать убийцей. Мог быть арестован. Но по высоким ставкам. Убить — так императора. Но и тогда держаться молодцом, посвистывать. А быть арестованным за убийство какой-то мещанки… Да еще раскиснуть! Рыдать! Племянники разочаровали ее. Себя она видела хозяйкой родового гнезда, хранительницей семейной чести. Оплотом славного рода. Высоко себя несла. Может, поэтому не замечала, что творится под самым носом. На грешной земле. А там Егорушка обирал и обкрадывал ее, как какую-нибудь захолустную барыню с размягчением мозгов… Несчастная семья, пропитанная нелюбовью, как болотной водой. Нелюбовь имеет свойство притягивать, приглашать несчастье. И однажды оно приняло приглашение…

К Мурину подскочил лакей в напудренном по старой моде парике и принял корзину. Поставил на пол, кот тут же высунул голову, навострил уши, усы его подрагивали.

— Позвольте шинель и шляпу. Как прикажете доложить?

— Я не с визитом. Оставлю для твоей госпожи карточку.

Лакей взял поднос, что стоял у высокого зеркала, и с поклоном предложил.

Мурин вынул, но не визитную карточку, а ассигнацию, и подал лакею. Тот если и изумился, то сумел совладать с лицом. Рука его произвела спокойный, в высшей степени респектабельный жест. Бумажка исчезла, будто ее и не было. Мурин не успел заметить, куда он ее сунул: в рукав, в карман? Лакей оборотил на него учтиво-непроницаемое лицо — лицо человека, которого ничто не способно смутить: он ждал, какая потребуется услуга.

— Скажи-ка, любезный. Хорошая ли у тебя память?

— Пока жаловаться не было причин.

— Тогда ты помнишь то утро, когда пришло известие о молодом барине.

— Как не помнить.

Он явно не собирался говорить лишнего. Даже за деньги. Мурин оценил его преданность дому.

— Что, очень старая барыня была расстроена?

— Пришлось подать капли.

— А Егорушка?

Только легкая пауза выдала, что вопрос лакея изумил и насторожил.

— Егор Никодимыч немедленно предоставил себя в распоряжение семейства.

— Когда у него зуб заболел?

В глазах лакея промелькнуло смятение.

— Полагаю, ночью накануне.

— Почему ты так полагаешь?

— Утром он спустился в кухню с подвязанной щекой.

— У него есть свой камердинер?

Лакей покачал головой.

— Если ему что-либо понадобится, ему следует обратиться к дежурному лакею.

В его тоне Мурин уловил пренебрежение. Он понял его причину: в глазах лакея, прислуги, даже дворни Егорушка был ненастоящий барин. Прислуживать ему было слегка противно.

— А кто дежурил тогда?

Лакей слегка поклонился.

— Ты. Стало быть, ты и перевязал ему лицо?

В глазах лакея блеснуло злорадство: он почуял, что простые вопросы, которые задавал офицер, были подозрительными и опасными, но еще подозрительней и опаснее — ответы на них. Тоже очень простые.

— Егор Никодимыч уже спустился на завтрак с подвязанным лицом.

— Точно ли? Не можешь ты ошибаться?

— Егор Никодимыч встает рано и изволит завтракать на кухне. Мы все обратили внимание, что он в то утро отказался от ванильного сухаря, до которого обычно большой охотник.

— Вот оно что.

— Зуб-с, сказал Егор Никодимыч.

— Да, зуб такое дело… Должно быть, он дурно спал той ночью. Егор-то Никодимыч. Если зуб воспалился.

— Не могу знать.

— А что-то мне подсказывает, что можешь.

— Нет. Дело в том, что Егора Никодимыча вечером дома не было, когда вся прислуга отправляется спать. А это в половине одиннадцатого.

Глаза у Мурина сузились:

— Когда ж он вернулся?

Лакей пожал плечами.

— С какой стати мне знать?

— С такой, что для молодого барина это вопрос жизни.

Глаза лакея впервые посмотрели ему в глаза, блеснули человеческим чувством, заметались, рот приоткрылся, щеки и кончики ушей порозовели:

— Барин, ах, барин…

— Давай же, старина. Не выдумывай. Не домысливай. Говори, что знаешь. Если хочешь помочь твоему молодому барину.

— Хочу всей душой! — вскрикнул он чуть не со слезами. — Но я не знаю.

— Быть того не может. Не ты, значит, кто-то другой. Верно, он разбудил кого-то, чтобы ему отперли?

— У Егора Никодимыча есть свои ключи.

— Вот оно что. Гляжу, Егор Никодимыч вроде кота: хочет приходит, хочет уходит. Где ж он был той ночью?

Внезапно с лестницы раздалось визгливо-негодующее:

— Может, вы меня самого об этом спросите?

К ним спускался Егорушка собственной персоной.

— Спросите меня! Что ж вы не спросите? Что вы вынюхиваете… Спрашивайте прямо!

Мурин кивнул лакею. Тот бесшумно исчез за дверями. Мурин не сомневался: тут же приник ухом. Но Егорушке будто и дела не было. Он дрожал всем телом, лицо подергивалось, повязка еще более усугубляла его нелепый вид: концы ее торчали над узлом, как заячьи уши. «Жалкий тип», — презрительно подумал Мурин. Жалости он к Егорушке не испытывал. Хотелось раздавить его. Он спокойно процедил:

— Успеется. Сперва я расскажу вам одну историю.

— С какой стати мне ее слушать?

— Потому что вы в ней главное действующее лицо.

— Какая чушь!.. — вякнул Егорушка.

Но не ушел.

— Детство и юность героя пропустим. Начало истории застает его в доме богатой генеральши.