Новый граф брата не признаёт и обещанное поместье сестре передать отказывается.

— Тяжбы, тяжбы… Обычное дело для наших времён, — понимающе кивает отец Франциск. — Всё благородное сословие погрязло в вечных тяжбах, и нигде нет от этого бедствия спокойствия. Бич не хуже морового поветрия.

Он замолкает, задумывается. Волков тоже молчит. Так молча они доходят до кафедры и лишь там останавливаются. И уже здесь молодой епископ начинает говорить:

— Филленбург просил меня быть вам опорой, но как мне ею быть, коли вы настроили против себя всех людей вокруг? Со многими знатными господами я говорил, все о вас мнения дурного. Говорят, неспокойный вы, яростный, человек вы в здешних землях новый, а фамилий старых, местных, не чтите.

«Филленбург? Это ты так запросто называешь архиепископа и курфюрста Ланна? Видно, Гальдебурги и впрямь высокий род, если так запросто говорят об архиепископе. А насчёт фамилий старых… Так пусть идут они к дьяволу».

Волков не отвечает, думает, что сказать, а епископ продолжает:

— Вам нужно помириться с графом.

— Помириться? — переспрашивает кавалер.

— Конечно, вам с ним не тягаться, он представитель древнего рода.

«Рода отравителей и убийц».

— Ваш же род совсем не знатен, — продолжает поп и повторяет, делая на том ударение. — Совсем не знатен.

— И что же, поэтому мне оставить мысли о справедливости?

— Почитание древних фамилий и есть справедливость, — назидательно и высокопарно говорит епископ.

— Поместье, что он не отдаёт, стоит, если мне не изменяет память, тысяч сто, сто двадцать. Неужто мне оставить дело? — Говорит Волков и смотрит прямо в глаза попу. — Деньги то немалые. Может мне лучше с моими людишками прийти к нему в замок, выбить ворота, да и повесить его?

Волков смотрит как вытягивает лицо епископа, как тот разевает рот в удивлении, и поясняет попу:

— А что же прощать-то, поместье Грюнефельде себе вытребую, да и остальные господа в графстве успокоятся сразу.

— Даже думать об этом не смейте! — наконец выдыхает епископ. — Малены род древний, разве ж… Разве ж такое можно… С благородными семействами так нельзя, да и герцог вам нипочём не простит такого разбоя к своим родственникам. А я как раз думал, что смогу с ним о вас поговорить.

«Вот как? Даже с самим герцогом готов за меня говорить?»

Волкову уже всё ясно с этим епископом, помощи от него ждать не следует. Хорошо, если палки в колёса вставлять не будет.

— Я подумаю, как мне примириться с графом, — наконец говорит он к удовольствию нового епископа.

— И я буду за вас говорить с ним. Разумные люди всегда придут к разумному решению.

«Чёрта с два я оставлю ему поместье, да и фон Клаузевица я ему тоже пока прощать не собираюсь».

Теперь поп пошёл от алтаря к воротам церкви, Волков следовал за ним.

— Говорят, что вы собираете во Фринланде немалое войско? Говорят, собираетесь воевать? — интересуется отец Франциск.

— Так по ремеслу своему живу, — скромно отвечает кавалер.

— Также говорят, что войско сие вы хотите использовать не против горных дикарей-безбожников.

«О, сразу видно, поп из Ланна: всё знает. Впрочем, попы всегда всё знают».

— А пойти с ним к маршалу фон Боку. Бить мужиков.

Волков не говорит ни да, ни нет. И так этот благородный поп-пройдоха много всего знает. Епископ смотрел-смотрел на кавалера, но ответа так и не дождался и посему продолжил:

— Думается мне, что поначалу вам надобно сходить на юг на дикарей войною быстрой, побить их хорошенько, пока добрых людей у вас в достатке собрано, а уже после идти к фон Боку мужиков воевать. Архиепископ был бы рад почину такому.

Причём говорил он всё это тоном, каким господин говорит с лакеем своим.

Волков всё продолжает молчать и смотреть на скороспелого епископа, и теперь в его взгляде видится недоумение:

«Эдак ты ещё начнёшь учить меня воевать? Нет, совсем не такого попа я ждал себе в помощь. И не говорит, а повелевает».

— Что ж вы на меня так глядите, сын мой? — удивляется епископ. — Или я не дело говорю? Говорю же вам, лучше сходить за реку в горы пока у вас войско есть на купеческие деньги собранное.

Так и подмывало Волкова ответить дураку, что воевать — не проповеди с псалмами читать, что никакой «быстрой» войны не бывает. Баржи, лодки, переправы, телеги, кони! Сотни коней только переправь попробуй. А пушки, порох, ядра и картечь, людей сотни и сотни, провиант, а перед тем ещё разведка. Без разведки — совсем никак. Для всего этого надобно время, время и деньги. Это тебе не подол подрясника подобрать да пойти. Тут и недели не хватит. Много времени и много денег. Можно, конечно, и без пушек, и без обоза пожечь, пограбить да к себе уйти, но это только горцев обозлит ещё больше.

Так что простой набег с грабежом ему вовсе не нужен, ибо тем же в ответ обернётся. А нужна ему победа, чтобы миром кончилась. А поп не понимает, что раз уж начал кампанию и если сразу не победил в одном-двух сражениях, то она всегда затянется до осени, до зимних квартир. А если ты даже и победил, но мира не подписал, то как уходить к фон Боку? Враг тут же новое войско соберёт, пусть даже небольшое, чтобы выжечь тебе твой удел беззащитный дотла. Послушать глупого попа, так и собранное войско недолго растрепать, и землю свою на разграбление оставить, и к фон Боку на кампанию не успеть, тем самым сорвав её.

«Нет, не в помощь мне ты сюда приехал, приехал ты сюда повелевать. Уже и с герцогом беседовать собираешься, и с графом, кажется, дружить намерен».

— Отчего же молчите вы всё время? — с вызовом или даже с лёгким раздражением спрашивает наконец отец Франциск. — Словно со статуей разговариваю.

— Думаю, над советом вашим мудрым. Думаю, как мне с войском моим быть, на горцев пойти или к фон Боку.

— А чего же тут думать, уж скажите людишкам своим, чтобы шли за реку да побили дикарей горных. А уж потом и к фон Боку поспешайте, мужиков бить, — объяснял епископ.

«Э-э, братец, да ты просто дурак из благородных».

— Надобно мне всё как следует обдумать, — говорит наконец кавалер.

— Что ж тут думать, — продолжает поп, — слушайте святого отца своего, устами его с вами говорит сам Господь. Кстати, а кто у вас духовник?

— Священник из Эшбахта, отец Семион, — отвечает кавалер. Конечно, никакой он ему не духовник, Волков уже и забыл, когда последний раз исповедовался да на причастии был. Но говорить о