Я б и озеро забросил в жаркий день. Я б и школу плавания выбросил. Но разговор об Андрее Белом не имел продолжения. Аттракционы. Мой друг. Мой лучший телефонный друг. Крест. Но к старому возврата больше нет. Я лучше в баре буду подавать ананасную воду[129]. Его пример – другим наука. Его наука – вам не пример. В «Человеке-Невидимке» тоже есть трактирщик, так вот его-то и надо вспомнить, читая «Чайку» Чехова.

человек-невидимка

Подписано Грибачевым. Сказано Своим евреем при губернаторе. А тут же веселый голос должен быть, значит РЕКВИЕМ. А вы все-таки не верьте.

Нет. Софья Андреевна бы 8 с половиной раз бы переписала. Вот тут я вас и поймала. Как это, терпения нехватает? Как это, тошно перечесть? Ничтожный человек! Но я не хотел бы начинать день воспоминаний со встречи с этим человеком. А придется. Он что, засекреченный тоже? Он в военной форме ходит? Нет, в штатском. Двойник Пришей-Пристебая. Ладно, хватит, надоело, сам так умею. Ты предал кого? Революцию? Весну по-английски? Революцию по-французски. 5 минут положительных эмоций, и будет конец. СГГ в ноябре 1966 г. Есть, конечно, какая-то степень, которую я не улавливаю. Но даже 5 минут телефонного разговора не заставило вогнать ее в депрессию. Опять пошли мушкетеры: один на всех, и все на одного. Две цитаты, не больше. Повторяю: ничего зловещего я не вижу!

Тут начинается БЗИК. Вот когда нехватает терпения. И никакие ножницы не помогут. Ни дня без ленты тоже. Ни дня без библиотеки или ни дня без кафе? Я собираюсь в читальный зал, а попадаю в ресторан. Как, вредно иметь деньги в кармане? Уже одно это может сбить с толку. И это было. И это.

Я подсчитал количество переписанных цитат и пришел в ужас. Значит я теперь ничего не могу запомнить наизусть? Значит – всё?

И тут не нужно было волноваться.

Когда каждый разоблачает себя, это ему нравится. Одна метонимия без имен. Там главное – демонический персонаж, он потом исчез. И только в детективной истории опять мелькнул и улетел. Пшеничный клейстер не коробит бумагу. Описание переплетных процедур у критика Тарасенкова читаются как сказка. А нож у него был? Мелкий шрифт теперь воспринимается как повод не читать. Андрей Белый в 4 раза меньше. МОНТАЖ хорош, я и не знал. Но он хорош чем-то неуловимым. Карандаш, все равно главное – карандаш. Вот уже и скучно читать написанное даже на машинке, вот уже и неинтересно: что-то произошло, что повлияло, а что именно, уже неважно. Вот откуда появилось это генерализирование по поводу простых чувств. Нет, ты мне скажи, что было, что он сказал, что она ему ответила, а выводы я сам сделаю. Не надо навязывать, не надо повторять: стоик стоически метался от одной бабы к другой и стоически оставался стоиком. Можно опустить все цифры, и финансист все-таки останется финансистом. В галерее, конечно, больше. А в ее жизни с Драйзером не хватало чего-то еще. Давно это было. Новейшие авантюристы затмили важность таких сообщений. Если уж он дает изыск, так это ИЗЫСК: тут он старается переплюнуть всех остальных и самого себя. А я не читал Бенвенуто Челлини. Шут в лесу, вот с чего начиналось. Любым способом оживить старую библиотеку. А я буду чертить самыми крупными буквами незнакомые слова. Мало оксфордского курса. Он уже тогда специализировался на Шелли. Ничего тут нету из того, что я хотел найти. Эти хорошо устроившиеся деловые люди тоже питают слабость свое положение на кафедре принимать всерьез.

Другие зацепки – да, но только в виде конкретных картин. Странно, что одна страница из первой книги после букваря действует больше, чем чужой рассказ на эту тему. Хуже всего память о многочисленных рассказах. Они сбивают. Но этот Маккензи или как его там – тоже не клад. Это совсем другое. Она с таким энтузиазмом рассказывала о дневниках Пришвина: вот что он писал только для себя! Бесконечные восхищения текстолога: нет, вы дайте мне почерк и его собственный черновик. Дайте ему, и он из него сделает котлету. Видал какой: был правоверный, писал статьи о Фадееве и Бабаевском, а сам переплетал Цветаеву и Мандельштама[130], ты знаешь, какая у них богатая поэзия, у белоэмигрантов, мы и понятия не имеем! Я не верю в машинописный текст: отсебятины много и всяких опечаток. Есть, но не по-русски. По-древнееврейски? Давайте-давайте. Мешок с деньгами помню.

И цветные открытки, которые так нравились, что ник[ак]ая сила не могла бы удержать от воровства. Суяровы были в силе. Но первым полетел Гуров. Противный запах на ладони. Бондарем. Я тоже пчеловодом, я тоже. Нет, так нельзя. Газет «Беднота» скопилось много, на них наклейка с адресом.

Неистощимый источник аллюзий для того, кто сказал и застыл. Источники аллюзий новые, а намеки старые. В каждом кругу свои «пушистые предположительные яйца». В том числе и непубликуемые.

Ага, у него и такие есть? В этом доме – да. На этом и кончилась наша дружба. Чей-то наметанный глаз увидел «Дублинцев»[131]. В этом доме ценили другие книги. А мне там делать нечего, а я поеду домой.

Но поехал он в другое место. «У выхода» А. Митта. Что сказал АА о ББ? Газета «Беднота» за 1923 год. Какой из них самый главный? Ключи под старой яблоней, случай в темноте, когда раздался стук калитки. На самом деле и там – бездна событий. Отсутствует только способ их припомнить. 21-й октябрь и 25-й декабрь: где-то тут умещается все. Здесь нет ничего случайного, здесь все главное, надо только припомнить. Страницы западной литературы в читальном зале публичной библиотеки – ваш когда-то родимый дом. Сотри случайные черты, – и даже язык, прилипший к железу на морозе, прекрасен.

А зачем? Если ему это удалось, то больше никому в жизни не удавалось. А зачем все-таки стирать? Они сами сотрутся. Я буду чертить незнакомые слова самыми крупными буквами. А тот рисунок надо разорвать. Он выдает. Вы ошиблись, г-н Дубровский, читая Пушкина. Он свой дом поджег, а вы хотите поджечь чужой. Сам не заметил, что опять про затылок на морозе. Читать нужно с ножницами. А я до сих пор читал с клеем. Она к себе близко не подпускает. Такое заявление встречено хохотом. А я не знал, что линия точки с запятой – продолжение следует. И с аннексиями и = с контрибуцией. Оказывается так. Просто вспомнилась забытая страница.

РИСУНКИ ПИКАССО

Пост-скриптум к «Человеку-невидимке».

Их три. А он оказался НАШ ЧЕЛОВЕК в Одессе.

В «Ракете» на Клязьминском водохранилище он демонстрировал свою технику. Звук к нам идет по низкому потолку. Заметили. Тут бы читать про Пушкина из «Метонимии» /1957/. Кафе – это место, где можно написать шедевр, сойти с ума или совершить преступление[132]. Если это так необходимо, она обойдется без иронии. Вот где рассказ художника-декоратора про старика из ансамбля песни и пляски. Все можно. А если надо, на помощь позовем миллионершу. Это кто? Известно кто! Ах да, я только заметил сейчас, что без очков я ничего не вижу.