вслед мужу и пошла за ним. Никита вяло плёлся рядом. Хоть он и проснулся, всё ещё зевал и был не таким бойким.

Тишину опять нарушил звонок телефона. На сей раз мелодия была очень тихая, другая. Взяв трубку, медсестра выслушала говорившего и обратилась к Жене.

– В лаборатории всё готово. Но анализы нужны будут ещё и утром.

– Да, я в курсе, – отозвался Женя.

Пока они говорили, мы подошли к двери. Сбоку, в пластиковом кармашке, была карта. Прочитать много я не успела, только имя, напечатанное латинскими буквами: «Mihail Voroncov».

Я резко повернула голову к Жене. В этот момент он открыл дверь, и в едва разбавленной светом из коридора темноте я разглядела кровать. Нет, кроватку.

– У тебя есть сын? – спросила я сипло, не узнав собственный голос.

– Ему три, Настя, – его слова прозвучали одновременно с моим вопросом. – И без Никиты он не справится.

***

Как в тумане я прошла к кроватке. Даже теперь, смотря на мальчика, я не верила, что всё это на самом деле.

– Когда Женя и Оксана погибли, ему не было и месяца, – услышала я за спиной. – Как ни крути, Женя был моим другом. Я не мог допустить, чтобы его сына растили чужие люди.

Я не сводила взгляда со спящего мальчика. Кто-то сильнее приоткрыл дверь, света стало больше, и я смогла лучше рассмотреть его. Волос у него не было, бледная кожа почти сливалась с белым постельным бельём. В свои три он казался почти невесомым, хрупким, как сказочный эльф. Во сне он тяжело вздохнул, ладошка его шевельнулась и замерла.

– Первые два года всё было в порядке. Но потом я стал замечать, что он быстро устаёт. Врачи почти сразу диагностировали лейкемию. Тогда и начался ад.

Я сглотнула. Пальцы похолодели. Я слышала Женю, слышала, что он говорит, но не могла поверить. Ни в то, что стою здесь, ни в услышанное. С трудом я заставила себя посмотреть на мужа. В полумраке его глаза блестели. Оказалось, что всё это время он тоже не сводил взгляда с ребёнка.

– Год я искал для него донора, Насть. Но так и не нашёл. Месяц назад его состояние резко ухудшилось.

– И ты вспомнил обо мне, – переборов поднявшиеся чувства, заключила я.

Мы с Женей смотрели друг на друга и молчали. Никита стоял в дверях палаты вместе с придерживающей его медсестрой. За ними – двое охранников. Едва я глянула на сына, тот вывернулся и, не успела медсестра остановить его, подошёл ко мне. Словно чувствуя неладное, он замедлил шаг у постели.

– Мам, кто это? – спросил Никита, увидев мальчика.

– Твой брат, – ответил Женя.

Никита перевёл взгляд с меня на него. Женя – с него на меня. Я положила руку на плечо сына в подсознательном желании знать, что он рядом, что с ним всё хорошо, что он не имеет отношения к этому пропахшему надеждой и одновременно с тем безнадёжностью месту.

Женя ждал. Мы словно поменялись местами. Теперь беспомощным был он, а не я.

– Настя, Мише нужен донор. Есть большая вероятность, что брат…

– Никита ему не брат, – сказала я тихо, сжав плечо сына.

Женя впился в моё лицо.

– Речь не о нас с тобой, – его негромкий голос наполнился ожесточённостью. – Последнее, что я бы сделал, будь у меня выбор, – обратился к тебе. Но у меня нет выбора. Он умрёт, если не найдётся донор. У тебя же сын, Настя.

– И у тебя тоже сын, – просипела я, проглотив подкативший к горлу ком. – Я бы помогла, но Никита не брат этого мальчика. Он… – я прерывисто выдохнула. – Литвинов не имеет к моему сыну отношения. Его отец ты, Жень. Ты, а не он.

Время остановилось. Если бы не Никита, тишина бы, наверное, продлилась вечность. Но сын громко чихнул, и это привело меня в чувство.

– Пойдём, – я подтолкнула сына к выходу. – Маленького разбудишь.

После тёмной палаты коридор показался очень светлым, хоть это и было не так. Я услышала, как затворилась дверь, услышала голос медсестры и Ивана. Только Женя молчал. Вытащив платок, я подала его сыну. Повернулась и наткнулась на взгляд, сравнить который можно было лишь с чёрной бездной.

– Свободны, – бросил Женя охране. – Ждите внизу.

Пара слов медсестре, и мы остались одни. Между нами было не больше трёх метров, но ощущение складывалось, что это пропасть.

– Я домой хочу, – заканючил Никита. – Мам, когда мы поедем домой? Я устал.

Женя не сводил с нас глаз.

– Ты ошибся, – я подошла чуть ближе, придерживая сына за плечико. – И сейчас, и пять лет назад, Женя. Твоя главная проблема в том, что ты принимаешь решения, не беря в расчёт чувства других людей. Ты вообще не берёшь в расчёт других людей. Для тебя есть только одна правда – твоя. Но это только твоя правда. Твоя, – последнее слово я сказала с нажимом. ­–На Никиту Женя не смотрел – исключительно на меня. – Если не веришь, я готова на тест ДНК. Но не ради того, чтобы доказать что-то тебе, Воронцов. Ради мальчика в этой палате, – я показала на закрытую дверь. – Знаешь… Сейчас я жалею, что отец Никиты не Литвинов.

Говоря это, я не кривила душой. Будь мой сын братом этого мальчика, мы бы могли попробовать помочь. Но нет. То, что я никогда не изменяла мужу, что он был и остался единственным мужчиной, с которым я была близка, теперь не имело значения. Обвинения в измене и всё, что последовало после, нельзя было стереть. Слова тут были бессильны. Хотя муж и не торопился рассыпаться в извинениях. Он просто смотрел. Смотрел и молчал.

– Отвези нас в гостиницу, – попросила я. – Твой сын хочет спать. Я тоже.

– Мам, а почему ты говоришь, что я его сын? – встрепенулся вдруг Никита, задрав ко мне голову. – Я не хочу быть его сыном. Я твой сын.

– Мой, – подтвердила я. – Конечно, мой.

Лицо Жени исказилось от напряжения. У каждого из нас было, что сказать друг другу, но ни он, ни я не решились на этот разговор. Да и зачем? Единственная важная вещь уже была озвучена. И даже если Женя сомневался, это