22

В главном зале конторы Ралси, обшитом «под дерево», было два секретера, приемная зона с диваном и креслом из темной кожи и ряды зеленых архивных шкафчиков вдоль стены. С крючков на потолке свисали кашпо с хлорофитумом. В огромное окно лился солнечный свет.

На письменном столе в кабинете миссис Ралси стояли два кактуса. Окно почти перекрывал шестифутовый фикус. Миссис Ралси энергично что-то писала. Мистер Ралси наблюдал за ней, скрестив руки на груди. Папе предложили сесть, но он отказался и стоял рядом с Алишей, привалившись к стене. Тай сидел на стуле возле меня, так близко, что я слышала его дыхание.

– Миссис Сигер знала, что ты перевела их с уколов на таблетки?

– Не уверена. Возможно.

– Сестры на что-нибудь жаловались после начала приема? Они пили их как полагается?

– Вообще-то… я так и не дала им таблеток. Зачем?

– Но в медкарте ты написала, что они используют этот метод?

– Да, мэм.

– Ты говорила Уильямсам о своем решении?

– Нет, мэм. Увы.

Миссис Ралси черкнула в блокноте и замерла, держа ручку на весу.

– Как думаешь, миссис Сигер регулярно читала записи сестер в медкартах?

– Да, мэм, – включилась Алиша. – Она хранит все документы у себя в кабинете.

– Мы на минуту. – Обойдя нас, миссис Ралси с мужем скрылись за дверью.

Все это казалось какой-то бессмыслицей. Неужели миссис Сигер стерилизовала девочек, потому что сомневалась в надежности таблеток? Знала ли она, что они вообще их не принимают? Мысли по-прежнему путались после аварии, и я никак не могла во все вникнуть.

– Что вы думаете, доктор Таунсенд? – спросил Тай, повернувшись к моему папе.

Тот покачал головой. До этого момента он не проронил ни слова. Мне, как и Таю, очень хотелось узнать, что он скажет. Я чувствовала какую-то пульсацию в теле, будто меня проткнули рыболовным крючком. Из сумки торчал смятый уголок письма о зачислении Индии в школу.

– Я думаю, – произнес папа, – девочки смогут подать в суд, если Донна докажет, что бабушка с отцом не понимали, в чем расписались. Но будет непросто.

Мистер и миссис Ралси вернулись; она села за стол, а ее муж примостился на его краю. Я всегда восхищалась ими, но, работая вместе, они производили прямо-таки взрывной эффект. Оба родились и выросли в Монтгомери, учились в одной сегрегированной школе в то время, когда черные подростки не так уж часто добирались до старших классов. Община чернокожих специалистов в нашем городе была небольшой, но могучей.

– Сивил и Алиша, я прошу вас ни с кем это не обсуждать, даже с медсестрами в клинике. Мы начнем собирать документы для судебного иска. Если кто-то узнает, могут возникнуть сложности.

– Можно мне съездить к девочкам?

– Конечно, можно, – вставил папа. – Нельзя допустить развития послеоперационных инфекций. Проследи за температурой… Если что, зови меня. Я всегда помогу.

– Да, продолжайте работать, как будто ничего не случилось, – добавил мистер Ралси. – Еще неясно, сколько времени все займет, так что постарайтесь пока об этом не думать.

– Не думать? Как нам теперь работать на эту женщину?

– Помогайте девочкам и остальным пациенткам чем сможете. Вы им нужны.

– Хорошо, мэм, – сказала Алиша.

Мистер Ралси подошел и положил руку мне на плечо.

– Сивил, ты всегда была мне как дочь. Обещаю, мы сделаем все, что в наших силах. Бог свидетель, мы добьемся справедливости.

– Я ненадолго останусь, – сказал папа. – Алиша, отвезешь Сивил домой?

– Пап, я справлюсь без няньки.

– Конечно, отвезу, доктор Таунсенд, – ответила Алиша.

Уже на улице я попросила ее подбросить меня в Дикси-корт.

– Твой папа сказал везти тебя домой.

– Слушай, я и без тебя могу доехать.

Мы подошли к ее машине, она залезла первая и, потянувшись к пассажирской двери, подняла защелку. Затем повернула ключ зажигания, и мы подождали, пока салон чуть охладится.

– Ты пойдешь на работу? – спросила Алиша.

– Черта с два, и не понимаю, как ты можешь туда идти. Я видеть не могу ее морду.

– Завтра зарплата, Сивил. А у меня аренда. – Она скрестила руки на груди.

– И что, из-за аренды ты будешь колоть пациенткам эту отраву?

– Эй, прекрати. – Она повернулась ко мне. – Я пытаюсь поступать правильно, так же как ты.

– Значит, не возвращайся туда, Алиша. Пожалуйста.

– Прости, что не могу оправдать твои высочайшие ожидания, Сивил. Ты хоть задумываешься, какое бремя ответственности на себя берешь? В произошедшем нет твоей вины.

– Ты отвезешь меня в Дикси-корт или нет?

* * *

К тому времени, когда Алиша высадила меня в Дикси-корте, солнце уже скрылось за горизонтом. Лампочка на лестничной площадке не горела. Хотя во многих квартирах еще шел ремонт, каждую неделю сюда заезжало все больше семей. На газоне во дворе дремала белая кошка, рядом играли в догонялки дети. Двое мужчин на скамейке слушали радио в припаркованной рядом машине. Жизнь в Дикси-корте не замерла от того, что двух девочек подвергли насилию. Я попыталась представить, насколько быстро здесь распространяются слухи, и с тяжелым сердцем подумала, как, должно быть, непросто людям живется в нескончаемом потоке дурных новостей.

Я постучала в дверь их квартиры впервые с того самого дня, когда узнала об операции, осознавая, что бесцеремонно вот так являться без приглашения. Послышалось «Заходите!», но в гостиной никого не оказалось. Я направилась прямиком в спальню девочек. Эрика лежала на кровати и чистила апельсин, бросая кожуру на салфетку.

– Как самочувствие?

Она кивнула, и я понадеялась, что это значит «нормально».

– Вам что-нибудь нужно?

Эрика протянула половинку апельсина сестре. Индия сидела на кровати, откинувшись на подушки. Девочки были в пижамах.

– В больнице давали мороженое, – не глядя на меня, произнесла Эрика. Я не знала, что на это сказать. Просит ли она мороженого или просто хочет, чтобы от нее отвязались? В принципе, можно было дойти до ближайшего магазина.

Миссис Уильямс сидела в кресле в гостиной с вязанием.

– У вас нет мороженого? – спросила я.

Она отрицательно качнула головой и сказала:

– Знаешь, мне даже не верится, что я еще помню, как это делать. Сто лет не брала в руки вязальный крючок.

– Красивый цвет. – Я опустилась на диван и показала на клубок розовой пряжи, размотавшийся на полу у ее ног.

– В центре для пожилых раздавали. Взяла в руки пряжу, сделала первую петельку, только глазом моргнула – и уже вяжу бабушкин квадрат. Это мама меня научила. Ее звали Элла, Элла Мэй. Вязала, помню, широкие покрывала, мы их стелили в изножье кровати. Красивые до смерти, укроешься и вдыхаешь запах перечной мяты – мама этим маслом мазала руки. С иглой она была мастерица, еще какая. Могла сшить