— Найдешь все жучки? — он посмотрел на Кнуфера оловянным взглядом. — Твою мать, моя жена не жук, который забрался за твои обои.

Мюльхауз дернул его за предплечье. Мок опустился на заднее сиденье саней. Кнуфер откашлялся и выбросил окурок сигары. Старая померанка — ругаясь громко — искала окурок среди замороженных овощей, Мюльхауз держал Мока за руку, а Кнуфер равнодушно наблюдал за бегущей через Августаштрассе дворнягой. Мок уселся поудобнее и начал тереть покрасневшие уши.

— Я найду вашу жену, — сказал сухо Кнуфер. — Говоря о жучке, я, конечно, имел в виду собственную квартиру, не Берлин. Прошу меня простить.

— И взаимно, — ответил Мок. — Что вы хотите знать о моей жене?

— Все равно. В моей практике больше всего дел о пропаже, — он достал из портфеля формуляр, напечатанный на толстой бумаге. — Я составил специальный опросник. Некоторые вопросы личные и трудные, но вы должны на них ответить, хотя бы «не знаю». Прошу также приложить актуальную фотографию жены и все отправить мне в отель «Königshof» на Клаасенштрассе не позднее двух. В четверть третьего прошу мне позвонить. У меня могут быть к вам дополнительные вопросы. Номер телефона отеля на обратной стороне визитки. В три у меня поезд в Берлин.

Сани остановились, пропуская какую-то крестьянскую телегу.

— А теперь прощайте, — Кнуфер выскочил с изяществом, разогнался и, как мальчишка, двинулся длинным скольжением по замерзшей луже около табачной лавки Спингарна, на углу, где обычно разворачивались уличные торговцы. Теперь вместо них было несколько подростков в дырявых каскетах, потных свитерах и войлочных рукавицах. Кандидаты в правонарушители рисовали коньками в танцевальных поворотах тафту катка. Кнуфер приземлился на противоположном краю лужи прямо возле стальной коробки, под которой горел небольшой костер, запертый в железной стойке. Детектив полез в карман пальто, а продавец открыл крышку коробки и извлек из кипящей воды толстую сосиску, которую вручил Кнуферу прямо в руки.

— Эти ребята не должны быть в школе? — спросил Мюльхауз, глядя на часы.

— Я не знаю. Но я знаю, что они предпочитают быть на катке, чем под руководством учителя или пьяного отца. — Мок вытащил из кармана пальто шерстяную повязку и надел ее на уши. — Вы знали обо всем. Поэтому сразу и прибыл из Берлина храбрый детектив. Это случилось всего несколько дней назад. Моя жена сбежала от меня, а тут уже этот Кнуфер… Как господин директор узнал?

— У стен есть уши, Мок, — ответил после некоторых колебаний Мюльхауз. — И лучшие уши имеют стены маленького двора в задней части закусочной Габи Зельт.

— Благодарю вас. Действительно, будет лучше, если найдет ее кто-то, кого она не знает.

Они успокоились и зажмурились перед бешеным солнечным блеском, который зажигал сосульки, висящие под крышей Следственной Тюрьмы на Ноуэ-Граупнер-Штрассе. Мок посмотрел на анкету и достал из кармана куртки заостренный карандаш. Быстрыми движениями он выпрепарировал, как ланцетом, сущность своей вероломной жены. Началось с внешних характеристик.

«Возраст: 24; рост: 166 см; вес: ок. 60 кг; цвет волос: светло-русый; цвет глаз: зеленый; особенности: выдающийся бюст».

Они въезжали в Николаевское предместье, знаменитое на протяжении веков святилищем Афродиты. Они миновали казармы на Швайдницер Штадтграбен, Кенигсплац и оказались между госпиталем Всех Святых и Арсеналом. Мок посмотрел на анкету и несколькими движениями карандаша призвал прошлое Софи: вот старый и обедневший барон из Пассау подбрасывает вверх свою пятую дочь, вот эта пятая дочь, принцесса и ушко в голове папы, молится в приусадебной часовни, а ее светлые косы зачесаны в тонкую корону, вот сидит на веранде увитого диким виноградом дома и уткнула лицо в шерсть большого сенбернара.

«Место рождения: Пассау; акцент: легкий баварский; вероисповедание: римско-католическое; религиозное участие: следовое, церемониальное; контакты с семьей: нет; место жительства семьи: Пассау, Мюнхен; контакты с друзьями: Филипп барон фон Хагеншталь, аристократ, Элизабет Пфлюгер, скрипачка».

Мюльхауз и Мок вошли в грязный двор на Бургфельде. Мок, до недавнего времени работавший во II отделе Вроцлавского полицайпрезидиума, очень хорошо знал, что владелец одноэтажного здания, переделанного из каретни, уехал на длительное время в Америку и арендовал виллу какому-то венгру, который занимался различными делами с Виртом и Цупитцой. Прежде всего, он сколотил имение на старом как мир деле.

В дверях здания стоял мощный полицейский, одетый в шинель цвета хаки. Из расстегнутой кобуры грозно торчал пистолет «маузер 08». При виде Мюльхауза и Мока мундир приложил два пальца к козырьку кивера, украшенного в центре многконечной звездой.

— Вахмистр Круммхельц из пятого участка прибыл по приказу.

— Вы свободны, Круммхельц, — сказал Мюльхауз. — И помалкивайте о том, что здесь видели. Дело забирает Комиссия по расследованию убийств из полицайпрезидиума.

— Я мало что говорю, — серьезно ответил Круммхельц.

— Это очень хорошо, — Мюльхауз подал руку Круммхельцу и вошел в здание. На диванах и стульях сидели девушки в юбках, халатах и бигуди. В синих от усталости глаз одной из них Мок увидел блеск узнавания. Элерс стоял на лестнице и записывал их показания. Уставшим голосом он повторял одни и те же сухие вопросы и получал ответы, полные безнадежных эпифор: «Я спала. Я не знаю», «Я не спрашивала об этом никогда. Я не знаю», «Это невозможно. Я не знаю». «Я не знаю, я не знаю, — мысли Мока перешли к другим пунктам анкеты Кнуфера. — Она молчалива или болтлива, импульсивна или уравновешена… Я ничего не знаю о самом близком мне человеке…»

Мюльхауз и Мок шли по узкому коридору. По его обеим сторонам тянулись двери, которые были следами многих людских унижений. Мюльхауз открыл одну из них.

«Я знаю, я знаю точно, — Мок бросил взгляд на другие вопросы, которые должны были просветить сложную психическую вселенную его жены. — Не интеллигентная, но ревнивая и лицемерная… Наверное, зависима от кокаина. Способна любить и убить. Все эти годы не замечал, что она кокаинистка… Попросту ее не знал, знал только мою воображаемую Софи, а не живую женщину из плоти и крови, которая — тут напомнил себе небольшую цитату — «Не мотылек, порхающий в розовой дымке, и иногда должен выйти в туалет».

Лысина патологоанатома доктора Лазариуса блестела от пота. Согласно так называемым общим рекомендациям, он даже не открывал занавески, а единственное, чего он мог касаться, это тела убитых. Эти два были еще теплые. Лазариус держал фонарик во рту и записывал в блокноте свои наблюдения. Тело советника Эдуарда Гейссена висело на люстре, которая напоминала огромного паука с вылепленными из воска ножками. К одной из них струной от фортепиано за одну ногу привязан был труп. Руки связаны были такой же струной. Вторая нога свисала под странным углом и выглядела так, будто ее выломали из тазобедренного сустава. Во рту заткнут был кусок разорванной простыни. На голове виден был глубокий разрез. Волосатые плечи и ягодицы искромсаны были синими нитями припухлостей и отеков. Мок посмотрел на мертвую девушку и понял без труда, что эти раны получены от плетки, который она сжимала в правом кулаке. Он подошел к мертвой проститутке. Знакомый, слегка приподнятый подбородок. Он пытался вспомнить, откуда ее знает.