Уверен ли?

Спустя мгновение Девчонка отменяет свой приказ солдату.

— Согласно республиканской базе данных, — продолжает она, — ты погиб от оспы пять лет назад в одном из трудовых лагерей.

Я усмехаюсь. Трудовых лагерей. Либо девчонка верит в эту чушь, либо смеется надо мной. Всплывает старое воспоминание… игла, введенная мне в глаз, холод металлической каталки и огни операционной… но исчезает так же быстро, как появилось.

— Дэниел мертв, — отвечаю я. — Об этом маленьком мальчике я забыл уже давно.

— Когда стал уличным преступником, полагаю. Пять лет. Похоже, ты привык действовать безнаказанно. Стал менее осторожным, да? Ты когда-нибудь работал на кого-то? Кто-то работал на тебя? Ты как-то связан с Патриотами?

Я мотаю головой. На языке вертится страшный вопрос, вопрос который я очень боюсь задавать. Что она сделала с Тесс?

— Нет. Я работаю один.

— Как ты сбежал из лагерей? Как случилось, что ты терроризируешь Лос-Анджелес, когда должен трудиться на благо Республики?

Значит, так Республика думает о детях, проваливших Испытание.

— Какая разница? Сейчас я здесь. А остальное спорный вопрос.

На этот раз я, кажется, задеваю Девчонку за живое. Она пинает мой стул, пока он не упирается в стену и ударяет меня о нее головой. У меня искры летят из глаз.

— Я скажу, почему это важно, — бросает она. — Это важно потому, что, не сбеги ты из лагеря, не пришел бы, чтобы убить моего брата. Это важно потому, что сейчас он был бы жив. И я не хочу, чтобы еще какой-нибудь ублюдок из гетто сбежал из лагеря… Я не дам этому повториться никогда!

Я смеюсь Девчонке в лицо. Боль в колене освобождает гнев.

— О, так вот что тебя тревожит? Кучка не прошедших Испытание детей, которые сбежали от своей судьбы? Своей смерти? Это десятилетние дети — опасные ублюдки, да? Я повторю еще раз: ты ошибаешься. Я не убивал твоего брата. А ты убила мою мать. Ты тоже могла направлять в нее пистолет!

Лицо Девчонки застывает. Но под этой маской я вижу какую-то боль, словно задел ее за живое. На мгновение она выглядит как та девушка, которую я встретил на улице. Она наклоняется ко мне, так близко, что ее губы задевают мое ухо и дыхание щекочет кожу. По моей спине бегут мурашки. Девчонка понижает голос до шепота, чтобы лишь я мог ее слышать.

— Мне жаль, что твоя мама умерла. Мой командир дала обещание не трогать гражданских и нарушила его. Я… — Ее голос дрожит. Я даже слышу в нем извинения, как будто это кому-то поможет. — Если бы я только могла остановить Томаса. Мы с тобой враги, будь уверен… но я не хотела, чтобы твоя мама погибла. — Девчонка выпрямляется и отворачивается. — Для первого раза хватит. Я допрошу тебя еще раз позже.

— Погоди.

С огромным усилием я проглатываю свой гнев и прочищаю горло. Вопрос, который я так боялся задать, слетает с языка раньше, чем я успеваю подумать:

— Тесс. Она жива? Что вы с ней сделали?

Девчонка оборачивается. В ее взгляде что-то промелькнуло, но только на мгновение. Сочувствие. Она помнит о доброте Тесс.

— Преследование твоей подружки в мои планы не входит.

Девчонка кивает одному из солдат. Он отдает ей честь.

— Сегодня воды не давать. Поместите его в камеру в конце коридора. Возможно, к завтрашнему утру его пыл поубавится.

А потом она уходит, оставляя меня в камере с солдатами. Они подходят ко мне, поднимают со стула и вытаскивают в коридор. Мои ноги волочатся по кафельному полу. Я не могу сдержать застилающие глаза слезы. От боли кружится голова, словно я тону в бездонном озере. Перед глазами все расплывается, но я замечаю, что солдаты тащат меня по широкому коридору, который кажется длиной в целую милю. Повсюду военные и доктора в защитных очках и белых перчатках. Должно быть, мы находимся в медицинском крыле. Наверное, из-за моей ноги.

Моя голова склоняется вперед. Больше не могу держать ее прямо. Перед собой вижу лежащую на земле мать, лицо которой повернуто ко мне. «Это не я!» — хочется закричать, но я не могу выдавить ни звука. В сознание меня возвращает боль в разбитом колене.

По крайней мере, Тесс в безопасности. Я пытаюсь мысленно предупредить ее, сказать, чтобы она уезжала из Калифорнии как можно дальше. Но теперь я не смогу защищать ее на улицах. Как она сумеет избежать всех опасностей в одиночку?

А потом на полпути по коридору кое-что привлекает мое внимание. Красный символ биологической опасности… точно такой же, как под крыльцом нашего дома и на берегу озера сектора Лейк. Он здесь. Мы проходим мимо двустворчатых дверей, на которых он изображен, и я поворачиваю голову, чтобы рассмотреть символ лучше. Как и везде в этом коридоре, двери не имеют окон. Но прежде чем солдаты оттаскивают меня дальше, я вижу, как в двери заходит человек, одетый во все белое, в противогазе. И мне удается ненадолго заглянуть внутрь. В глазах все расплывается… однако кое-что мне удается ухватить. Мешок на каталке. Тело. На мешке изображен маленький красный крест.

Потом двери захлопываются, и мы продолжаем идти.

В голове ворочаются мысли. Здесь что-то происходит, что-то, соединяющее кусочки пазла. Символ биологической опасности… странный крест на маминой двери, перечеркнутый посередине… случаи чумы… медицинские грузовики, которые забрали Идена… странные симптомы его болезни.

Им что-то нужно от моего младшего брата. Нечто, связанное с этой болезнью. Я представляю перечеркнутый крест.

Что, если Иден заразился чумой не просто так? Что, если все люди заразились ею не просто так?

В тот же вечер я заставляю себя влезть в платье и вместе с Томасом отправляюсь на поздравительный бал. Поздравления звучат для меня… поздравления с поимкой опасного преступника и привлечением его к ответственности. Я пытаюсь испытать гордость за себя. Пока мы с Томасом идем по богатому залу с бесконечными банкетными столами и люстрами под потолком, я даже говорю, что арест Дэя заполнил дыру, которая образовалась в моей душе после смерти Метиаса. Однако все здесь мне кажется неправильным, словно это иллюзия, и она исчезнет, если к ней прикоснуться. Я сама кажусь себе неправильной… как будто совершила ужасную вещь. Допрашивала парня, который мне доверял.

— Я рад, что вам стало легче, — ответил Томас. — По крайней мере, хоть какая-то польза от Дэя.

Волосы Томаса зачесаны назад, и он выглядит выше, чем обычно в безукоризненной капитанской форме с аксельбантами. Ко мне прикасается его затянутая в перчатку рука. Если ли бы не убитая мать Дэя, я бы ему улыбнулась. Но сейчас от прикосновения Томаса я ощущаю лишь ужас и хочу отстраниться.

«Из-за Дэя мне пришлось влезть в этот наряд», — хочу сказать я, но только продолжаю улыбаться и поправляю и без того отлично сидящее платье. Томас и командир Джеймсон настояли, чтобы я надела что-нибудь милое. И никто из них не пояснил зачем. Когда я спросила, командир Джеймсон только махнула рукой.