Не вернулась вовсе…

За что я всегда любила Фредрика, так это за то, что он видел во мне маленькую девочку. Не ту, капризам которой он готов бесконечно потакать, а ту, которую нужно защитить от серых волков в сером лесу. От всего серого. Фредрик никогда не признавал разделения на черное и белое. До этого дня. На опознание мы пришли вместе, но я так и не смогла переступить порог морга. Он сделал это один, за что я себя, наверное, никогда теперь не прощу. Он защитил меня. Он узнал о существовании черного без меня. Это ужасно… Я должна была быть с ним. Должна была присутствовать в этот момент. Должна была сжимать его руку, когда он опознавал… Нашу крошку… Нашу Челси… У нее были мои глаза, мои губы, мой нос… Фредрик опознал их там, в той страшной холодной комнате, в которую я так и не решилась войти. А потом, выйдя оттуда, бледный, как мел, он уткнулся лбом в мой лоб и произнес: “Мне так жаль… Мне… Так… Больно”. Мы рыдали во весь голос, не стесняясь собравшихся вокруг нас наших знакомых докторов, потом пили успокоительное, потом нас подвез до дома один наш коллега, потом мы провалились в сон. Мы сделали это вместе: просто зашли в свою комнату и провалились в сон. Даже не зашли в гостиную, где нас ожидали Эрик, Хоуп и попугай. Они и без слов всё поняли. Дети у нас хорошие…

Фредрик не отходил от меня ни на шаг. Мы оба оформили на работе отпуск и заперлись в комнате. Первые три дня мы спускались вниз лишь для того, чтобы поесть с детьми, и сделать вид, что мы крепимся, а значит и они тоже должны крепиться. Потом, после приема пищи, мы снова поднимались в свою спальню, открывали встроенный в стену шкаф, пол которого забили подушками и пледами, садились в него и рыдали, надеясь, что из недр этого шкафа дети не смогут расслышать наши безудержные вопли и безвольные всхлипывания. К концу третьего дня мы выплакали всё, кроме шептаний. Мы шептали друг другу всякий бред о том, что никогда не бросим друг друга, о том, что никто из нас не виноват, а еще воспоминания… Много воспоминаний… Много когда-то самых счастливых, а теперь самых болезненных воспоминаний… Наших общих. Наших. Общих.

Нам уже ничто не поможет, но мы останемся вместе. И Челси останется с нами. Навсегда. Оставшиеся два наших ребенка разлетятся в разные стороны, а Челси останется. В стенах этого дома, в стенах нашей памяти, в стенах наших душ. И мы не сойдём с ума. Потому что мы вместе: я и Фредрик. И Челси.

Мы с Шериданом работали над визуализацией данных допоздна: я вслух структурировала имеющиеся у нас данные и вопросы (вторых было больше, чем первых), Шеридан ровно разлиновывал всю озвученную мной информацию синим маркером на белоснежной доске (завидно красивым почерком). В какой-то момент Шеридан начал зевать, пока я продолжала держать ровную осанку и чашку подостывшего чая напротив доски. Впрочем, он держался молодцом: выразил предположение о том, что сегодня нам пора закругляться, когда в гостиной настенные деревянные ходики с совой проухали ровно два часа ночи. Как позже выяснилось, эти часы изначально были неправильно заведены и уже месяц как отставали ровно на полчаса от реального времени.

Поставив чашки с недопитым чаем на барный стол, мы разошлись по своим комнатам. Я готова была поставить сто баксов на то, что этой ночью Шеридан отключился в ту же секунду, как только его голова коснулась подушки, в то время как мне не представлялось возможным хотя бы просто закрыть глаза – я никак не могла унять беспокойство. Осознание того, что завтра будет четвертый день, как я торчу в Маунтин Сайлэнс, и что никто не собирается помогать мне отсюда выбраться, заставляло мои мысли ходить прытким ходуном по полям моего подсознания. Лежа в своей постели в одной майке и трусах, я жалела лишь о том, что не могу просто подорваться и прошествовать к доске, оставшейся в гостиной: вдруг Шеридан чутко спит? Было бы неплохо забрать эту доску к себе в комнату на ночь…

В общем, я так и не сомкнула глаз до самого рассвета. Когда же небо только-только начало сереть, я вдруг отключилась, но смогла проспать лишь полчаса. Проснувшись, я даже не сразу поняла, что задремала.

С интригующим вопросом о том, не залягут ли сегодня под моими глазами тени, я посмотрела на своё отражение в мобильном. Никаких теней не было видно, а часы показывали начало девятого. На улице еще темно, но решив, что время уже позволяет начать следующий рабочий день, я опустила ноги на мягкий персидский ковёр и принялась натягивать на себя штаны с твердым намерением приблизится сегодня хотя бы на сантиметр к разгадке выпавшего мне дела.

Ночи для меня как и не было.

Одевшись и расчесавшись, я на цыпочках вышла из комнаты и прошествовала в сторону гостиной. Не знаю почему я сразу не уловила аромат свежих венских вафель, но факт оставался фактом – я сильно удивилась, увидев широкую спину Шеридана, облаченную в поло темно-синего цвета, парящую над кухонной поверхностью. Моё присутствие выдал Вольт: пёс метнулся ко мне с радостным погавкиванием. Шеридан обернулся с силиконовой лопаткой в руках и мы встретились взглядами прежде, чем пёс успел достигнуть моих ног.

– Бессонница? – повёл одной бровью Шеридан.

– Есть немного, – прикусив нижнюю губу, я погладила Вольта по голове, отчего пёс едва не растекся по ковру. – У тебя тоже?

– У меня привычка вставать в восемь, чтобы выпустить Вольта на пять минут в лес… Сегодня могу предложить тебе вафли со взбитыми сливками и голубикой.

– Звучит здорово. Может быть мне и повезло, что отель Маунтин Сайлэнс находится на ремонте. Уверена, там бы меня так хорошо не кормили.

– Двенадцать лет опыта в амплуа отца-одиночки научили меня готовить не только венские вафли, но и более изысканные блюда. Супы-пюре, пироги с вишней или с лососем, отбивные в кляре, пудинги, десятки видов соусов – список освоенных мной блюд уместился бы в пятикилограммовую книгу. Моя мать отличный педагог по части кулинарии.

– А я не очень-то люблю готовить. Может быть потому, что не для кого, а для себя заморачиваться не хочется. Весь мой домашний рацион состоит из отварного картофеля, стандартного салата и горячих бутербродов, но чаще я ем в кафетерии напротив своего дома.

– И что же ты предпочитаешь заказывать в кафе?

– Беру обычно то, что наверняка не приготовила бы дома.

– То есть всё? – усмехнулся Шеридан, протянув мне тарелку с аппетитно дымящимися вафлями.

– Ха-ха, – усмехнулась в ответ я, – хорошая шутка.

– А если серьезно, что обычно любишь поесть?

– Рыбу, мясо, супы… Ничего необычного, – взяв в руки вилку, я надкусила первую вафлю и, ощутив на языке чарующую кислинку, едва сдержалась, чтобы не закрыть глаза от восторга. – Ничего себе, – с набитым ртом начала бубнить я. – Какой-то женщине с тобой однажды сильно повезёт, Шеридан.

– Оставайся в Маунтин Сайлэнс и тогда со мной повезёт тебе, – продолжал ухмыляться шеф-повар.

– Да ты сегодня в ударе, – еще шире улыбнулась я, взяв стакан с молоком. – Раз с юмором и готовкой у тебя с утра пораньше всё в порядке, может быть и дедукция за ночь прокачалась? – прислонив бокал к губам, я повернулась на барном стуле к доске, установленной за моей спиной. – Давай еще раз обсудим, что видим. Меня интересует вот эта колонка, – я указала пальцем на крайнюю правую колонку в таблице.