Он перетащил оксфордские письма к камину и сжег одно за другим. Подносил к правому нижнему углу зажигалку, потом бросал на решетку. Сжег и газетную вырезку. Дойдя до фотографии, помедлил, но потом спалил и ее. У него на глазах бумага морщилась, закручивалась и наконец превратилась в пепел, неотличимый от прочего.

Когда Хартманн прибыл на Анхальтский вокзал, уже стемнело. Перед обрамленным колоннами входом в главный вестибюль дежурила полиция с собаками. Конверт лежал у него в чемодане, вальтер – во внутреннем кармане. Пауль чувствовал, как подгибаются колени.

Он расправил плечи и через высокие двери вошел в наполненный табачным дымом вокзал, увенчанный стеклянной крышей и не уступающий по высоте готическому собору. На каждой платформе свисали флаги со свастикой, размером в три или четыре этажа. На табло было расписание вечерних рейсов: Лейпциг, Франкфурт-на-Майне, Дрезден, Вена… Часы показывали 20:37. Никаких упоминаний про Мюнхен или специальный поезд. Чиновник Рейхсбана[17], субъект в темно-зеленом мундире с фуражкой, с торчащими щеткой, явно в подражание фюреру, усиками, заметил растерянность Пауля. Когда Хартманн объяснил, что ему нужно, служащий вызвался сопроводить его лично: «Это будет честь для меня».

Ворота Хартманн заметил издалека. Каким-то образом народ прознал, что через них будет проходить фюрер, и собралась небольшая почтительная толпа, человек сто, в основном женщины. Эсэсовцы удерживали людей на расстоянии. У самих ворот стояли еще двое полицейских с собаками, а автоматчики из СС проверяли пассажиров. У одного из стоявших в очереди на посадку потребовали открыть чемодан, и Хартманн подумал, что, если и с ним произойдет подобное, ему конец. Его подмывало повернуть назад и утопить пистолет в унитазе. Но служащий рейхсбана подталкивал его вперед, и секунду спустя Пауль оказался лицом к лицу с часовым.

– Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер!

– Фамилия?

– Хартманн.

Часовой пробежал пальцем по списку, перелистнул одну страницу, потом другую.

– Тут Хартманн не значится.

– Вот здесь.

Пауль указал на последний лист. В отличие от других имен, отпечатанных на машинке, его было вписано чернилами от руки. Это выглядело подозрительно.

– Документы.

Он передал удостоверение личности.

– Откройте чемодан, пожалуйста, – велел другой часовой.

Хартманн пристроил поклажу на колено; руки его тряслись – он был уверен, что выдает себя своим волнением. Повозившись с замками, открыл крышку. Часовой закинул автомат за плечо и перерыл содержимое чемодана: две рубашки, белье, бритвенный прибор в кожаном чехле. Вынул конверт, встряхнул и положил обратно. Кивнул. Потом указал дулом автомата в сторону поезда.

– Ваше место в последнем вагоне, герр фон Хартманн, – сказал первый караульный, возвращая удостоверение.

Эсэсовцы занялись следующим в очереди. Хартманн прошел через ворота на платформу.

Поезд стоял с правой ее стороны, метрах в двадцати. Он был длинным: Пауль насчитал семь вагонов, все сверкающие, без единого пятнышка, будто специально для этого случая свежевыкрашенные темно-зеленой краской, с рельефно выполненным из золота нацистским орлом, широко раскинувшим крылья. У каждой из дверей стоял вооруженный эсэсовец. Впереди пускал тонкие струйки пара черный локомотив – его тоже охраняли. Хартманн не спеша проследовал к хвостовому вагону, обернулся, бросив последний взгляд на залитые светом секции крыши, на порхающих голубей, на черное небо. Потом забрался по лесенке.

Вагон был спальный, купе размещались по левую сторону. Адъютант-эсэсовец, шедший по коридору с папкой, остановился и вскинул руку в гитлеровском приветствии. Хартманн узнал в нем того подобострастного юнца в белом кителе, которого дрессировал этим утром в рейхсканцелярии. Он ответил на салют с резкостью, которая, по его мнению, должна была сойти за убедительный признак фанатизма.

– Добрый вечер, герр фон Хартманн. За мной, пожалуйста.

Они прошли в конец вагона. Сверившись с папкой, адъютант открыл сдвижную дверь в последнее купе.

– Вот ваше место. Буфет откроется в вагоне-ресторане, как только покинем Берлин. Тогда же вас известят о распорядке в поезде фюрера. – Эсэсовец снова вскинул руку.

Пауль вошел в купе и прикрыл за собой дверь. Оформлено оно было в излюбленном фюрером стиле ар-деко. Две полки: верхняя и нижняя. Неяркий желтоватый свет. Запах полировки для дерева, пыльные чехлы, затхлый воздух. Он бросил чемодан на матрас нижней койки и сел рядом. Купе было тесным, будто камера. Интересно, удалось ли Остеру установить контакт с англичанами? Если нет, придется изобрести какой-то запасной план, но в эту минуту нервы его были слишком натянуты, чтобы строить планы.

Некоторое время спустя вдалеке послышались приветственные крики. В окно Пауль увидел человека, который очень проворно пятился, держа в руках камеру. Через пару секунд на платформе замелькали вспышки и показалась идущая быстрым шагом группа фюрера. В центре следовал Гитлер в перехваченной поясом коричневой шинели, по бокам и сзади располагались люди в черных мундирах СС. Он прошел буквально в трех метрах от Хартманна, глядя прямо перед собой, с выражением крайнего недовольства на лице, затем исчез из виду. Свита семенила следом – она состояла из нескольких десятков человек, как показалось Паулю. Затем дверь в его купе открылась. Обернувшись, он увидел на пороге штурмбаннфюрера Зауэра в сопровождении адъютанта-эсэсовца. На миг ему показалось, что они пришли арестовать его, но тут Зауэр произнес недоуменно:

– Хартманн? Что вы тут делаете?

Пауль встал:

– Прикомандирован к доктору Шмидту, помогать с переводом.

– Переводчики потребуются только в Мюнхене. – Зауэр повернулся к адъютанту. – Этому человеку нет необходимости ехать в поезде фюрера. Кто дал указание?

Адъютант растерянно уставился в папку:

– Его фамилию добавили в список…

Внезапно поезд тронулся, потом резко остановился. Всем троим пришлось ухватиться за что-нибудь, чтобы не упасть. Затем очень медленно поплыла мимо платформа: пустые тележки для багажа, вывеска с надписью «Berlin-Anhalter.Bhf», шеренга взявших под козырек чиновников. Картины сменялись с нарастающей быстротой, пока поезд не выехал со станции на отрезок подъездных путей, широко, как некая стальная прерия, раскинувшийся в безлунной сентябрьской ночи.

Клеверли назначил совещание с младшими личными секретарями ровно на девять часов. Они вошли вместе: Легат, Сайерс, мисс Уотсон – и выстроились в ряд, тогда как начальник примостился на краю стола. Подчиненные приготовились к тому, что Сайерс называл «речью штаб-офицера, соблаговолившего посетить окопы».

– Спасибо вам за отличную работу сегодня. Знаю, все устали. И тем не менее прошу всех быть на местах завтра утром в семь тридцать. Все мы должны проводить ПМ. В семь сорок пять он выезжает из дома номер десять на аэродром в Хестоне. В Мюнхен летят два самолета. – Клеверли взял стопку бумаг. – Принято решение, что первым отправляются ПМ, сэр Хорас Уилсон, лорд Дангласс и три сотрудника Форин-офис: Уильям Стрэнг, Фрэнк Эштон-Гуоткин и сэр Уильям Малкин. Нам дано также указание послать кого-то из личного секретариата. – Он посмотрел на Сайерса. – Сесил, предпочитаю, чтобы это были вы.