— Потом будет проще? — спросил он.

— Да.

— Не уверен, что когда-нибудь смогу к этому привыкнуть.

— И это не так уж плохо.

Я докурил и щелчком отбросил окурок. Судя по виду Банерджи, он все еще не оправился от потрясения. Нехорошо. Я хотел, чтобы он собрался с мыслями, а для этого лучше всего было занять его работой. Мы вели расследование двух убийств, причем мотив одного из них я не мог установить, а для другого мотивов было с избытком, но пока ни одна версия меня не устраивала.

— Соберитесь, сержант, — сказал я. — У нас с вами работы невпроворот.

— Ты не заходил вчера вечером на квартиру Маколи?

Дигби чуть не поперхнулся чаем.

— Что? Зачем бы я туда пошел?

Мы сидели в моем тесном кабинете. Несокрушим тоже там был для пущего уюта.

— А почему ты спрашиваешь, приятель?

— Я сегодня утром побеседовал со слугой Маколи. Он сказал, что около восьми вечера в квартире побывал какой-то полицейский-сахиб. Задавал вопросы о Маколи и Коссипуре, а потом ушел, забрав часть папок из кабинета.

— Он смог описать того парня?

— Высокий блондин, усатый. Поэтому я понадеялся, что это мог быть ты.

Дигби улыбнулся:

— Я и добрая половина наших полицейских.

— Как думаешь, Таггерт не мог поручить это дело еще кому-нибудь?

— Сомневаюсь. А кроме того, ты же его любимчик. Если что — думаешь, он сказал бы мне раньше, чем тебе?

Справедливое замечание, но я должен был убедиться. Банерджи поднял руку. Мы с Дигби уставились на него.

— Можете не спрашивать разрешения, Несокрушим. Если вам есть что сказать, просто говорите.

— Спасибо, сэр. Я только хотел спросить, как слуга определил, что приходил именно полицейский.

— На нем была форма.

— Извините, сэр, но военные тоже носят белую парадную форму, которая очень похожа на нашу. Для человека неискушенного белая полицейская форма и форма военных почти ничем не отличаются.

— Что вы хотите сказать, сержант? — спросил Дигби.

— Ничего, сэр. Я просто предполагаю, что тот человек мог и не быть полицейским. Он мог быть из военных. Ведь именно военная разведка оцепила место преступления.

Это было интересное замечание. Я задумался.

— И много тебе удалось узнать у слуги? — поинтересовался Дигби.

— Не особенно, — не стал скрывать я. — Только то, что в последние месяцы Маколи что-то беспокоило. Он ходил куда-то в неурочное время, бросил было пить, но недавно начал снова.

— А враги у него были?

— Послушать слугу, так можно подумать, что Маколи был святым. Единственное — он, вроде как, не очень ладил со своим заместителем, малым по имени Стивенс.

— Вы хотите, чтобы я договорился для вас о встрече с ним? — спросил Банерджи.

— Я уже попросил об этом секретаршу Маколи, — ответил я, надеясь, что мой голос звучит буднично. — Но кое в чем мне ваша помощь понадобится. Поставьте охрану у квартиры Маколи. Пусть никто не входит и не выходит без нашего разрешения, за исключением слуг, да и тех нужно проверять, чтобы они ничего не выносили из квартиры.

— Да, сэр. — Банерджи поспешно записал указания в свой блокнот.

— А далеко ли мы продвинулись в поисках преподобного Ганна? — спросил я.

— Боюсь, сэр, тут есть и хорошая новость, и плохая. Наши коллеги из Дум-Дума сообщают, что он служит там в храме Святого Андрея, но сейчас его нет в городе. Насколько я понял, он должен вернуться в эту субботу.

Новая задержка. Казалось, в этом деле ничто не получается просто так. Я посмотрел на Дигби:

— Ты организовал сегодняшнюю встречу?

— Да, приятель. Назначил на девять часов. Нам нужно отсюда выехать часов в восемь. У нас будет куча времени в запасе.

— Хорошо. Тогда остаются мелочи — встретиться с губернатором и основательно расспросить ту проститутку.

— Хочешь, я вызову ее на допрос? — предложил Дигби.

— Нет, — отказался я, глядя на свои часы. — Думаю, тут нужен более мягкий подход. Я сам туда съезжу. И для тебя есть другое поручение. Ты знаешь кого-нибудь из военной разведки?

Я заметил, как едва уловимо дрогнули мускулы на его лице.

— Да. Знаю парня, который возглавляет отдел по борьбе с терроризмом. Зовут Доусон. Та еще сволочь. А что?

— Как думаешь, это он занимается делом Маколи с их стороны?

— Наверное.

— Устрой мне с ним встречу, и как можно скорее.

— Ладно, — кивнул Дигби. — Но должен тебя предупредить, что он не самый сговорчивый парнишка.

По делу Маколи обсуждать было больше нечего. Сказать по правде, мы все были несколько на взводе. Шансы раскрыть дело существенно снижаются, если за первые двое суток не удалось значительно продвинуться вперед. Потом потенциальные свидетели и улики рассеиваются, как сигаретный дым на ветру, начальное ускорение сходит на нет, след преступника остывает. Мы уже приближались к двухдневному рубежу и до сих пор ничего не добились. Прорыв был крайне необходим, и я надеялся, что встреча с осведомителем Дигби что-нибудь даст.

Я переключился на нашего убитого железнодорожника.

— Вы узнали что-нибудь о Пале?

— Да, сэр, — ответил Банерджи. Он полистал свой блокнот: — Хайрен Пал, двадцати лет, служащий Восточно-бенгальской железнодорожной компании. Происходит из семьи железнодорожников. Его отец — помощник начальника станции в Дум-Думе. Пал занимал разные должности на железной дороге в течение девяти лет, в последнее время служил охранником…

— Он служил на железной дороге с одиннадцати лет? — перебил я. — Как-то рановато.

Банерджи криво усмехнулся:

— Власти несколько безответственно подходят к регистрации рождения большей части неевропейского населения. Скорее всего, он старше как минимум на несколько лет. Насколько я знаю, служащие на железной дороге часто занижают свой возраст в официальных документах.

Дигби рассмеялся:

— Вот видишь, с кем нам тут приходится иметь дело, Уиндем! Вот оно, бенгальское тщеславие. Даже чертовы кули врут о своем возрасте!

Банерджи заерзал на своем стуле.

— Разрешите, сэр. Думаю, тщеславие тут ни при чем. Дело в том, что железнодорожная компания отправляет служащих на пенсию в возрасте пятидесяти восьми лет. К сожалению, пенсия, установленная для индийцев, обычно слишком мала, чтобы кормить семью. Полагаю, что люди занижают свой возраст в анкетах в надежде, что так они смогут проработать несколько лишних лет и, соответственно, обеспечивать семью подольше.