Вообще, чем больше вокруг однообразия, тем отчаяннее попытки отыскать в нем хоть какие-нибудь различия. Лишь Старый Юг не похож на остальную Америку, причем настолько, что производит впечатление совсем другой страны. Аграрный, аристократический и традиционный, он контрастирует с индустриальными, демократическими, прогрессивными штатами. Называя остальную Америку индустриальной, я говорю и о тех местах, где занимаются почти исключительно земледелием, так как даже американские фермеры обладают производственным складом ума. Они пользуются современной техникой, всецело полагаются на железные дороги и телефонную связь, прекрасно разбираются в потребностях удаленных рынков, куда отправляют свою продукцию; по сути они – типичные капиталисты, способные преуспеть в любой деловой сфере. Таких крестьян, как в Европе и Азии, в Соединенных Штатах почти не встретишь. В этом, пожалуй, и есть главное преимущество Америки, позволяющее ей процветать и обойти Старый Свет, потому что крестьяне – народ грубый, алчный, консервативный и непродуктивный.

Мне довелось сравнить апельсиновые рощи на Сицилии и в Калифорнии; разница такая, будто их разделяет пара тысяч лет. В удаленных от железных дорог и портов садах Сицилии деревья старые, скрюченные, диковинные, а методы не менялись со времен античной древности. Невежественные и полудикие люди – смешанные потомки римских рабов и арабских завоевателей; нехватку знаний в отношении деревьев они с лихвой компенсируют жестоким обращением с животными. Нравственная деградация и экономическая некомпетентность сочетаются здесь с инстинктивным чувством прекрасного; на ум то и дело приходят идиллии Феокрита и мифический сад Гесперид. А вот ряды апельсиновых деревьев в Калифорнии мало напоминают сад Гесперид. Деревья как на подбор, заботливо ухоженные и на одинаковом расстоянии друг от друга. Апельсины, правда, то покрупнее, то помельче, зато после тщательной автоматизированной сортировки в один ящик попадают апельсины одного размера. Их развозят надлежащим образом в надлежащие места, где погружают в холодильные фуры, чтобы отправить на соответствующий рынок. Станки наклеивают на них фирменные этикетки «Sunkist»[23] – иначе не догадаться, что природа вообще имеет к ним хоть какое-то отношение. Даже климат у них искусственный, так как при малейшей угрозе заморозков апельсиновые рощи накрывают завесой из дыма.

В отличие от своих предшественников, люди, вовлеченные в подобную аграрную практику, не ждут терпеливо милости от природы. Наоборот, они чувствуют себя хозяевами, способными подчинить стихию своей воле. Поэтому здесь нет такой большой разницы между образом мышления фермера и промышленника, как в Старом Свете. В Америке человек – важнейший фактор природы, во всем остальном ее участие сведено до минимума. Меня неоднократно уверяли, что климат Южной Калифорнии превратил людей в лотофагов, но должен признаться, я этого не заметил. Местные жители показались мне в точности такими же, как в Миннеаполисе или Виннипеге, несмотря на огромную разницу в климате, ландшафте и прочих природных условиях. Если подумать о разнице между норвежцем и сицилийцем и о ее отсутствии между, скажем, жителем Северной Дакоты и Южной Калифорнии, сразу осознаешь огромную революцию в деятельности человека, который из раба стал хозяином окружающей среды. И Норвегия, и Сицилия имеют свои древние традиции; в их дохристианских религиях воплощалась реакция людей на климат, и пришедшее позже христианство неизбежно приняло в обеих странах совершенно разные формы. Норвежцы боялись льда и снега, сицилийцы дрожали перед лавой и землетрясениями. Ад изобрели в жарком южном климате; будь он придуман в Норвегии, мы бы в нем замерзали. А в Северной Дакоте и в Южной Калифорнии ад ассоциируется не с климатом, а с жестокими условиями финансового рынка. Там сразу становится ясно, что в современной жизни климат особой роли не играет.

Америка – мир, созданный человеком. Причем человеком при содействии техники. Я говорю не только о физическом окружении, но и о помыслах и чувствах. Представьте себе нашумевшее убийство: даже если сам убийца обошелся вполне примитивными методами, те, кто распространяет новость о его деянии, вооружены новейшими научными достижениями. Последние новости разносятся по радио не только в крупных городах, их слушают на уединенных фермах в прериях и даже в шахтерских лагерях Скалистых гор. Так что половина тем для разговоров в определенный день одинакова в каждом доме по всей стране. Пересекая на поезде бескрайние равнины, я изо всех сил старался не слышать рекламы мыла по громкой связи, а проходивший мимо старик-фермер наклонился ко мне с сияющим лицом и объявил: «В наше время от цивилизации не скрыться!» Увы! Сколько я ни пытался сосредоточиться на Вирджинии Вулф, реклама взяла верх.

Сходство во всем, что касается физических аспектов существования, не так опасно, как единообразие в мыслях и суждениях. И все же именно к тому нас неизбежно толкают современные изобретения. Производство, когда оно однородно и массово, обходится гораздо дешевле, чем будь оно рассредоточено по разным местам. Это в равной степени относится к производству и булавок, и мнений. В роли основных источников последних в наши дни выступают школы, церкви, пресса, радио и кино. Под влиянием новых инструментов все больше стандартизируется преподавание в начальных школах. Осмелюсь предположить, что совсем скоро неотъемлемой частью школьной программы станут радио и кино. Учебные материалы начнут создаваться централизованно, штамповаться и распределяться по школам. Я уже слышал об американских церквях, которые каждую неделю рассылают типовую проповедь своим менее образованным представителям – те, естественно, только и рады, что им больше не приходится сочинять самим. Типовая проповедь, вне всяких сомнений, составлена на злобу дня с целью вызвать определенный отклик в массах на просторах необъятной страны. Тексты рецензий на мои книги, за исключением горстки лучших газет, слово в слово повторяются от Нью-Йорка до Сан-Франциско и от Мэна до Техаса. Единственное различие: по мере продвижения с северо-востока на юго-запад они заметно укорачиваются.

Пожалуй, главная движущая сила единообразия в современном мире – это кинематограф, поскольку его влияние не ограничивается одной лишь Америкой, а распространяется на все страны (кроме Советского Союза, который, впрочем, успешно насаждает единообразие собственного производства). Кино, в широком смысле слова, воплощает мнение Голливуда о вкусах на Среднем Западе. Там составляют рецепт, по которому маринуются и стандартизируются наши представления о любви, браке, рождении и смерти. Молодое поколение всего мира внимает Голливуду как последнему слову современности, прославляющему как удовольствия от богатства, так и средства его достижения. Я не удивлюсь, если звуковой кинематограф очень скоро приведет к тому, что все заговорят на одном универсальном языке – языке Голливуда.

Одинаковость преобладает не только в сравнительно невежественных уголках Америки. Она присутствует, хотя и в несколько меньшей степени, и среди просвещенного населения. В