ночь. Нас-то он, может, и простит, а тебе на том свете точно рога пообломает.

— С Богом было легче… — неожиданно сказала Нина Тарасовна.

— Не бери в голову, — посоветовала Зинка.

— Вы мне? — удивленно приподняла брови Нина Тарасовна.

— Этого тоже к утру хоронить хотели, а он дымит, как самовар.

— Точно. Отживаю, — прохрипел Николай Степанович.

— Надо говорить «оживаю», — не выдержала Нина Тарасовна.

— Я и говорю, — согласился Николай Степанович. — Отхожу.

— Это ты Таське спасибо скажи, — вмешалась Вонючка. — Уж она по тебе елозила-елозила, мертвый бы поднялся.

— Старательная женщина, — снова согласился Николай Степанович.

Тася визгливо захохотала. Вслед за ней невольно заулыбались остальные.

— Как там, на том свете? Не обижают нашего брата? — спросила Зинка.

— До того света не дотянул, — с готовностью отозвался Николай Степанович. — А черта встретил. С автоматом. Кепчонку, паразит, упер. Копейка цена, а позарился.

— Кто? — с испугом переспросила Тася и даже отодвинулась от Николая Степановича.

— Хрен с ним… А как тот свет уже совсем видать стало, обратный поворот получился.

— Не сподобился? — серьезно спросила Вонючка.

— Таська его ангелам не отдала, — объяснила Зинка. — Говорит, мужик еще хоть куда, самой пригодится.

Снова все засмеялись.

— Не так все сложилось, — сокрушенно сказал Николай Степанович.

— Чего не так-то? Ожил вот, смолишь, — окончательно взяла на себя инициативу разговора Зинка. Она все еще сидела рядом с Верой. Разговор, по её разумению, должен был отвлечь девчонку от негожих мыслей. Вера смотрела на Николая Степановича широко открытыми глазами.

— Я, женщины, строго-настрого дал себе приказ помереть. Самому себе дал. В самое ближайшее время. Рассчитал — довезут до больницы, засунут куда-нибудь в угол, чтобы глаза не мозолил, и там я окончательно сгину, как негодный для современного общества элемент. А меня к вам задвинули. Вместо вечного покоя кипятком ошпарили. Полежал я тут среди вас, и такой крик у меня внутри от всего окружающего образовался… — Николай Степанович судорожно вздохнул и долго молчал. — Сил дышать не хватило. Ни дышать, ни помереть.

— С чего это ты помирать надумал? — строго спросила Зинка.

— Интерес к жизни пропал, — не вдруг ответил Николай Степанович. — Жить в настоящий политический момент нет никакой человеческой возможности.

— Почему вы так считаете? — заинтересованно спросила Нина Тарасовна.

— А зачем мы с вами вообще сейчас живем? — спросил Николай Степанович. — Может мне кто-нибудь ответить на этот простой вопрос. — С какой такой стратегической целью?

Врач лежал на каталке и спал. В который раз ему снился один и тот же сон…

Он стоял у операционного стола. Шла операция. Он вел её. Все шло, как обычно — короткие деловые фразы, позвякивание инструментов… И вдруг… Он уже по прежним снам до секунды предугадывал тот полуобморочный миг, когда он замрет с полупротянутой к скальпелю рукой. Со знакомой отчетливостью он фиксировал в недоумении обращаемые к нему взгляды ассистентов — один, другой, третий… Крупные капли пота выступили у него на лбу…

Кровавое пятно от малой, почти незаметной точки на ослепительно-белой простыне стремительно расползалось вширь… Кто-то стал стягивать эту простыню. Надо было отвернуться. Или хотя бы отвести глаза. Тогда вся жизнь могла пойти по-другому. Простыня неумолимо сползала, и вот уже отчетливо, до мельчайшей детали, до нежнейшего завитка светлых волос у мертвенно-бледной щеки видел он лицо лежавшего на операционном столе ребенка — девочки лет пяти-шести. Он с ужасом ждал, что сейчас произойдет самое страшное… Веки мертвого ребенка дрогнули, ослепительно-синие глаза с детской доверчивой надеждой посмотрели на него…

Каждый раз в этот миг он просыпался. Проснулся и сейчас, застонав, как от невыносимой боли. Рядом никого не было. Тускло светила лампа на столике дежурной сестры, коридор терялся в полумраке. Врач закинул назад руки и что есть силы оттолкнулся от стенного выступа. Каталка покатилась серединой коридора и остановилась у лестницы, круто поднимавшейся наверх.

— Яков… — сказал он негромко, как будто тот был совсем рядом. — Во время дежурства спать не полагается.

Голос его сгинул в подкупольной темноте, и врачу, в который уже раз за сегодняшнюю ночь показалось, что кто-то пристально и неотрывно следит за каждым его движением.

— Яков Борисович, — закричал он тогда в полный голос, невольно поддаваясь панике страшного похмельного одиночества. — Немедленно на выход!

Высоко наверху скрипнула дверь, и в темноте обозначился яркий квадрат света, наискось перерезанный худой Яшиной фигурой.

— Одну минуточку, Виктор Афанасьевич, сейчас я приду, — сказал Яша и закрыл дверь. Вновь навалившиеся тишина и темнота были так невыносимы, что врач не то закричал, не запел, с болезненной отчетливостью выговаривая каждое слово:

Когда мне невмочь пересилить беду…

Когда подступает отчаянье…

Я в синий троллейбус… сажусь на ходу…

В последний… в случайный…

— Чего он? — спросил человек застывшего у дверей Яшу.

— Он хороший, — по-детски сказал Яша.

— У тебя все хорошие, — покривился человек. Боль в разбитом лице не проходила.

— Плохих тоже много. Я пойду?

— Иди, — сказал человек. — Только если позабудешь чего…

— Я все прекрасно помню, — торопливо сказал Яша. — У меня вообще прекрасная память.

— Иди, а то кипеж поднимет…

Яша торопливо вышел.

— Яков Борисович, — громко заговорил врач, когда Яша еще спускался по лестнице. — У вас прекрасная память… На какой день Бог создал человека?

— На шестой.

— Сегодня как раз шестой день. Суббота… Имеется возможность зафиксировать появление на местной почве гомо сапиенс.

— Как? — спросил остановившийся было Яша и спустился на несколько ступенек.

— Доказать свою принадлежность к существам разумным в наших условиях можно единственным способом. Мы должны бежать отсюда!

— Как? — спросил Яша и спустился еще на несколько ступенек. — Все закрыто.

— Мне пришла в голову гениальная идея. У нас имеется телефон. Мы звоним Наталье, я прошу её прийти. Она приходит, открывает, и мы убегаем.

— Вы замечательно придумали, — обрадовался Яша и подошел к врачу. — Знаете, что я кричал в прошлый раз? Чтобы у вас все было хорошо.

— Все… Поехали!

Врач снова улегся на каталку, и Яша покатил его по коридору к столику дежурной сестры, на котором стоял телефон.

Человек замер у двери, прислушиваясь к удаляющимся шагам. Потом потушил свет и подошел к высокому узкому окну, утопленному в глубоком проеме. Попытался открыть его — не удалось. Тогда ударом ноги выбил его вместе с рамой и, протиснувшись в нишу, посмотрел вниз. Земли под ногами с такой высоты не было видно. Но небо на горизонте, в той стороне, где была река, уже начало светлеть. Дождь стихал, но от реки на мутные огни спящего поселка медленно наползала сплошная стена тумана. Она уже поглотила далекие пристанционные огни, смутные очертания