тоже так думал… По инструкции, — сказал Яша, обращаясь только к Вере. — А потом понял, что можно спастись…

Вера вскочила и побежала к лестнице. Её каблуки громко застучали по ступенькам. Врач и Яша растерянно смотрели ей вслед. Из палаты вышла Зинка.

— Чего смотришь?! — зло крикнула она. — Догоняй, пока худа не случилось. Убьется девка.

Яша кинулся за Верой. Та с размаху ударилась о входную дверь, с необыкновенной для её худеньких ручек силой рванула и затрясла её. Поняв, что дверь не открыть, она увернулась от подбегавшего Яши и, что было сил, помчалась по коридору. Яша, то и дело на что-нибудь натыкаясь, бежал следом. Вера ударилась еще об одну дверь, выходившую во двор, — обитая железом дверь даже не дрогнула. Она помчалась дальше, зацепилась за ведро с краской и с размаху упала на пол. На неё стала падать вынесенная на время ремонта из кладовой накопившаяся за долгие годы наглядная агитация: лозунги, портреты, медицинские агитки, транспаранты… Когда подбежал Яша, Вера лежала без сознания, и красная краска, разлившаяся из перевернутого ведра, густо растекалась по старому линолеуму.

Врач, услышав отдаленный грохот падающего казенного имущества, болезненно поморщился. Зинка внимательно на него посмотрела и села рядом.

— Похмелье подступает? — спросила она. — Самое нехорошее время сейчас.

— Какое? — спросил врач.

— Волчье. Кому в голову стукнуло, в этот час руки на себя накладывают. Кому пора пришла, отходят.

— Слышал… В этот час мы отгорожены от Солнца всей массой Земли. Колоссальной грязной массой… От одного этого можно сойти с ума. Осознаешь, что никому мы, в сущности, не нужны.

— Каждый кому-нибудь да нужен.

— Только не рассказывай, тетка, сказки, ладно! — вдруг разозлился врач. — Кому я нужен? Ты? Бабка эта, из которой непрерывно льется моча?.. Эта девчушка, которую выгнала мать, обманул парень? А, может, и парня не было, а? Изнасиловали кучей, как это сейчас сплошь и рядом. Ненка эта… Бросили на пустой барже, наверное, думали, что убили. Знаешь, какую её привезли? Пьяная, избитая — живого места не было. Со сломанной рукой, с добрым десятком болезней… Пока выжила. Пока! А потом? Куда ей идти? Кому она нужна? «Покойница»… Тоже скажешь, что где-то её ждут не дождутся?

Нина Тарасовна решительно поднялась с постели и пошла закрывать полуоткрытую дверь, через которую громкий голос врача был слышен каждому в палате. Про себя она услышала уже у самой двери…

— Эта бывшая учительница, бывший завуч, бывший директор школы, бывший зам. зав. какого-то отдела… Когда-то я даже ходил к ней на прием, выпрашивал квартиру… Представляю, с какой радостью её выпихнули на пенсию. Ждет операцию, как манну небесную. А у неё рак. Я прекрасно вижу без всяких анализов. О ней кто-нибудь пожалеет? Все до единого вздохнут с облегчением, когда её упакуют в ящик и плюхнут в раскисшую могилу.

Нина Тарасовна, потеряв сознание, сползла по стене на пол.

По лестнице медленно поднимался Яша, держа на руках бессильно обвисшую Веру.

— Виктор Афанасьевич, у неё кровь… Она вся в крови… Сделайте что-нибудь, Виктор Афанасьевич…

Врач стоял неподвижно.

— Помогите ей! — закричал Яша. — Она умрет!

В палате все замерли. Через открытую дверь было слышно каждое слово.

— Все мы умрем, Яша, — тихо сказал врач.

— Я вас… Я вас сейчас убью, если вы не сделаете что-нибудь!

— Что я могу сделать? Галька… на дискотеку убежала. Исходя из прежнего опыта до утра не возникнет. Все наши скудные медикаменты, как говорят в этой местности, «у ей в сейфе». Спрашивается, что я могу сделать?

— Но вы же… вы же врач… — заплакал Яша.

— Я мог быть врачом. Может быть, даже очень неплохим врачом. Честное слово… А сейчас я убийца. Врач, который не может помочь больному, убийца.

Неожиданно встала Зинка, отодвинула врача, подошла к Яше, приподняла запрокинутую голову Веры и зашептала, пятясь к палате:

— Два брата камень секут, две сестры в окошко глядят, две свекрови в воротах стоят…

Яша с Верой на руках пошел за ней. Зинка продолжала шептать, оглаживая помертвевшее личико Веры:

— Ты, свекор, воротись, а ты, кровь, утолись; ты, сестра, отворотись, а ты, кровь, уймись; ты, брат, смирись, а ты, кровь, запрись.

Врач сидел неподвижно, свесив между колен руки.

Медленно, с трудом выпрямившись, поднялась Нина Тарасовна. Включила в палате свет.

Яша осторожно опустил на койку все еще не пришедшую в себя Веру и скорбно застыл, вздрагивая заплаканным лицом.

Зинка, опустившись на колени перед лежащей Верой, продолжала шептать:

— Брат бежит, сестра кричит, свекор ворчит. А будь мое слово крепко на утихание крови у Веры. По сей час, по сию минуту!

Вера все еще не приходила в себя. Зинка выдернула из-под неё простыню, разорвала, подняла Вере юбку, обнажив бедра, спохватилась, прикрикнула на Яшу:

— Чего стоишь, как пугало огородное? Пошел отсюда! Пошел, пошел, без тебя управимся.

Яша побрел из палаты. Зинка, легко ворочая Веру, что-то делала с ней, не переставая шептать:

— Сейчас, сейчас, горе мое горькое… Враз управимся, враз остановим… Да ты не каменей, не каменей, дурья головушка! Подумаешь, большое дело… Бабе к крови не привыкать…

Она отбросила в сторону окровавленные тряпки, укрыла Веру одеялом и, снова оглаживая большими, почти мужицкими ладонями заострившееся личико, низким певучим голосом затянула:

— На море, на окияне, на острове на Буяне, лежит бел-горюч камень Алатырь. На том камне Алатыре сидит красная девица, швея-мастерица, держит иглу булатную, вдевает нитку шелковую, рудожёлтую, зашивает раны кровавые. Заговариваю рабу Веру. Раны её тяжкие, порезы её глубокие. Булат, прочь отстань, а ты, кровь, течь перестань…

Вонючка торопливо крестилась на Николая Чудотворца и тоже что-то шептала. Нина Тарасовна с застывшим лицом неподвижно стояла у дверей. «Покойница» разглаживала яркие цветы на Зинкином полушалке и отрешенно улыбалась. Тася лежала неподвижно, боясь пошевелиться. Уткнувшись в её плечо, сотрясаемый крупной дрожью, плакал Николай Степанович. Он негромко всхлипывал и пытался утереть слезы негнущимися пальцами.

Врач сделал несколько глотков из бутылки, посидел, дожидаясь, пока знакомое ощущение облегчения и замутненности окружающего не достигло мозга, поднялся, пошел было по коридору за Яшей, махнул рукой, вернулся, лег на каталку, стоявшую посреди коридора, сложил на груди руки и замер.

Яша долго мыл под краном окровавленные руки, сполоснул заплаканное лицо и не вытираясь пошел к себе, в маленькую каморку, с разрешения главного врача выделенную ему на самой верхотуре, там, где когда-то была колокольня. Он медленно поднимался по крутой лестнице и, как всегда, когда оставался один, с кем-то разговаривал.

— Кровь — необходимый атрибут зарождения жизни. — Или всесилия смерти! — С