— Ребенок был! — кричала я в отчаянии. — Был! — цеплялась за его руку. — Был! Был! Был! — трясла эту руку, не понимая, что делаю, не в силах остановиться.

— Может, и был, — наконец согласился он. — Только вы его не убивали.

— Был! — исступленно вопила я, не слушая. — Был! Мальчик. И я его сбила машиной. Я помню, я знаю!

— Возможно, — спокойно соглашался он. — Допускаю даже, что его сбило машиной. Только это были не вы. Вы невиновны в его смерти. В ваших воспоминаниях ошибка, умышленно сделанная ошибка. Ваши воспоминания не логичны, вы противоречите самой себе. Попытайтесь прокрутить еще раз все с самого начала и, я уверен, найдете ошибку. Найдете и сможете ее исправить.

— Невозможно исправить! Нет никакой ошибки. Я помню, как отмывала кровь. Макала тряпку в ведро. Это было, было!

— У нас мало времени, — неожиданно жестко проговорил он. — Пока просто примите на веру: вы не убивали ребенка. И хватит об этом!

Его окрик подействовал словно пощечина — у меня даже голова дернулась, как от удара. Истерика прекратилась, отчаяние сменилось безразличием.

— Почему вы так уверены, что я не убивала ребенка? — спросила я устало — мне было почти все равно, что он ответит. Задала вопрос по инерции, просто для того, чтобы что-то сказать — он должен был видеть: я успокоилась.

— Потому что я знаю, — тоже устало проговорил он. — Можете считать меня свидетелем не совершенного вами преступления. Я знаю, я был у истоков этого. А теперь действительно закончим.

И вот тогда я поверила. Приняла на веру. Без доказательств. Он обещал привести доказательства, потом, позже, но мне они уже были почти не нужны — я поверила. И освободилась. И почувствовала… не передать, что я почувствовала. Закружилась голова, захотелось спать, я закрыла глаза, блаженная, освобожденная, прощенная Богом, собой прощенная. Но насладиться обретенным счастьем, долгожданным успокоением мне не позволили.

— Не засыпайте! — не попросил, приказал Владимир Анатольевич. — Вы должны мне все рассказать.

— Я уже все рассказала, — сказала я жалобно, почти прохныкала. — Что еще?

— Вы рассказали только то, что интересовало вас: главным образом историю с мальчиком. А теперь будете рассказывать то, что необходимо услышать мне. Также подробно, в деталях, ничего не пропуская. А интересует меня, как вы стали Еленой Кирюшиной. Итак, после того, как вы предприняли попытку к самоубийству…

— Меня спас один человек, — лениво проговорила я — сейчас мне действительно было не интересно об этом рассказывать. И мое спасение, и срок в две недели в данный момент меня совершенно не трогали.

— Опишите его.

Я описала, послушно, в благодарность за счастливую весть, но совершенно равнодушно. Потом рассказала, как жила в его дачном доме, как он предложил новую жизнь, как до этого мы пили спирт — тогда-то я и призналась в убийстве.

— Все правильно, он не знал, что именно вынырнуло из вашего подсознания. Об этом никогда не знаешь наверняка. — Владимир Анатольевич помолчал немного, задумавшись. Я не поняла, что он имеет в виду, но спрашивать не стала — было лень и все равно, и глаза слипались.

— Не спите! — прикрикнул он на меня. — Мы еще не закончили. Рассказывайте дальше. Как вы переехали, как устроились на работу, как разрешился вопрос с жильем.

— Не знаю, все как-то само собой обустроилось. У меня тогда была жуткая депрессия, а этот человек помог — я не задавала вопросов, принимала как дар и была благодарна.

— Дар, ничего не скажешь! — зло прокричал он, словно я сказала какую-то страшную, оскорбившую его глупость. — Впрочем, я и сам попался. И почти по той же причине: все в руки текло — ну и ладно, зачем задавать лишние вопросы?

— Он предупредил, что срок моей новой жизни ограничен, но не сказал, сколько именно лет проживу.

— И даже после этого вы не попытались выяснить, что на самом деле происходит? Слепо согласились на такую беспрецедентную авантюру?

— Согласилась. Что мне еще оставалось? В той жизни я была убийцей ребенка. В этой — невинной Еленой Кирюшиной.

— Невинной?! Бедная дурочка! Вы не представляете, во что… Но для чего, не понимаю, для чего вы согласились? От закона скрывались?

— Н-нет, дело не в этом. Во всяком случае, не это главная причина. Я действительно жизнь хотела изменить, начать с чистого листа, стать совершенно другой женщиной — чистой, ни в чем не повинной. И я сумела. Мне нравилось мое новое имя, новая работа, новый город, мне удалось — почти удалось — перестать быть убийцей ребенка.

— У той женщины, чью жизнь вы проживали, был муж, — тихо и как-то болезненно сморщившись, проговорил Владимир Анатольевич. И замер, ожидая, что я на это скажу. Сказать мне особо было нечего.

— Да, был, а у меня никогда никакого мужа не было. Сначала я пыталась вообразить себя замужней, все представляла, что он просто уехал в длительную командировку, но ничего не получилось. Тогда я просто с ним «развелась», то есть перестала думать, никому не говорила о нем. Муж существовал только документально.

— Вы никогда его не видели?

— Нет, никогда. Не знаю, был ли он в реальности. Скорее всего, я просто жила по фальшивым документам.

— Только они, ваши документы, были полным дубликатом с настоящих — вы жили жизнью живого, имеющего место быть в этом мире человека, реальной женщины Елены Кирюшиной. И вот у этой реальной Елены Кирюшиной был вполне реальный муж — Евгений Кирюшин.

Он в чем-то хотел меня обвинить — тон его сделался совсем враждебным. Я не понимала в чем, не понимала, к чему он клонит, но мне стало не по себе.

— Расскажите, — с ненавистью глядя на меня, прошипел, будто плюя в лицо, Владимир Анатольевич, — где и как вы познакомились с… с Евгением.

— С Женей? — Мне стало совсем страшно. — С Женей? — переспросила я — перед глазами поплыли круги. — Почему…

— Рассказывайте! — рявкнул он. — И не смейте врать!

— Да разве я вру? — еле-еле шевеля губами, спросила я. От ужаса, от предчувствия у меня онемело лицо. — Но ведь это… Мой Женя погиб. Мой Женя ведь не…

— Да, он Евгений Кирюшин.

— Но как? У него… совсем другая фамилия… Или это тоже…

— Тоже! Рассказывайте! Где, при каких обстоятельствах, когда вы познакомились с Евгением Кирюшиным?

Я запрокинула голову, у меня дрожал подбородок и, казалось, вот-вот хлынет кровь — носом, горлом… я захлебнусь в этой крови. Зубы стучали — говорить было совершенно невозможно.

— Не время раскисать! — прикрикнул на меня Владимир Анатольевич. — Возьмите себя в руки и расскажите.

Я попыталась — и не смогла. Было душно и невозможно. Голова тряслась, ноги тряслись, руки ходили ходуном. Поднесла дергающуюся руку к дрожащему рту, закусила палец и неразборчиво, шепеляво проговорила: