class="p1">На следующий день Ивану подписали все бумажки. Чинуша на прощание руку протянул. Иван резанул его зеленым на выкате.

Отец истопил баню.

Иван обмылся наспех, в горячее не заходил. Только и бани было, что березовым духом надышался из приоткрытой парной. После мытья он раскинулся на лавке, но показалось ему, что смотрит на него кто-то. Огляделся, даже в окошко глянул — никого. Наготы своей застеснялся. Чудно. Понял Иван — это Бог на него смотрел. Будто на медкомиссии врач: годен или не годен? Хоть и Бог, а все равно Ивану неловко, а потом подумал — чего ж неловко, Бог ведь сам людей сотворил такими.

Тогда стал Иван Богу молиться:

— Боженька истинный, — молился Иван, — направь меня по верному пути.

Он вспоминал, как молилась мать. Мать шептала разные добрые слова и просила у кого-то, кого называла богом, всяких благ. Еще про покойников говорила хорошее.

Иван вспомнил, что в доме есть икона Богородицы.

— Богородица, обереги меня, чтоб как с братом не случилось. Не от страха за себя, а так, что боюсь за мать. Она, если я загнусь, заболеет и может умереть. Отец один никуда не годный, он затоскует. Жить здесь мне не… не получается. Оттого что кровь на мне, наверное?.. Видно, теперь мне платить… Я не простил им, они звери потому что. А я — человек. Ты мне и прости… Убивать больше не стану, не хочу больше руки марать. Пусть не десять будет, как задумал сначала, да и девятерых хватит.

Он подумал, что нужно и Богу самому сказать.

— Господь, Господь… — а чего еще сказать не знает Иван, так и перестал молиться.

Вышел он на воздух в трусах и майке. Теплая осень, самое бабье лето. У Болотниковых Шалый забрехал, на другом дворе в ответку гавкнули, и пошел перебрех по всему селу.

О боге больше не думалось.

Закурил. Шурочка вдруг ему вспомнилась, и он будто услышал ее голос, где она бархатно тянула: «Свою судьбу с твоей судьбою…»

— Да, видно, не судьба, Александра, нам… Жаль, что так все случилось, жаль.

Ивану пришла мысль. А что, если плюнуть на все эти правила, обиды, да и пойти сейчас к Шурочке и сказать ей: «Александра, я, вот, люблю тебя, и на сына твоего не в обиде, давай жить семьею!»

Он даже встал и шагнул с крыльца.

Но, увидев белые свои ноги, сконфузился: ведь голый он, по жизни голый, как солдат первогодок в батальонной бане…

Как ни хотелось идти на кладбище, а пошел Иван.

Постоял у могил, в небо сощурился.

Соколина-бродяжник махнул через бугор и сел на высокую ветку: перья оправил, поклевал меж когтей. От кладбищенского забора стайка ворон шарахнусь с карканьем. Соколина глянул туда-сюда и, вскинувшись сразу ввысь, полетел смело, как и подобает гордой птице.

Земля за лето стверделась. Холмик на могиле мягкий. Иван рукой копнул и разрыл поглубже до густоты глинистой. В ямку опустил серебряный «Крест» и присыпал, затрамбовал ладонью. Поднялся, стряхнул с колен.

— Как обещал, брат… твой орден.

Со степи подуло. Первый раз за осень — холодным. Небо синее. К вечеру оранжевое с горизонта потянет — раскрасит небесный купол. Как первая звезда проглянется, птиц уж не увидишь: какие по заборам жмутся, а какие крепче крылом полетели к солнцу за кровавый горизонт.

* * *

Весело на Дону в сентябре, просторно душе бродяжьей.

Хочешь, на берегу сиди и камушки бросай, пойдут по мути круги; волна мелкая — рябь бежит по воде. Можно еще на теплоходы глазеть. Много всего ходит по Дону: проплывают мимо архангельские лесовозы, ракетки с пассажирами шмыгают, буксирчики покачиваются у причала.

Иван выбрал скамейку ближе к воде. Каштаны над головой. Легко у Ивана на душе, жмурится на Дон. Где-то слева большой порт. Дрожит воздух. За дымкой, будто широкой акварелью прописанные, громоздятся у пирсов белые красавцы лайнеры.

В поезде, пока ехал, приснился Ивану брат Жорка.

На груди у брата серебряный «Крест». А грудь красным залита. «Извини, — говорит Жорка, — не прибрано у меня. Тут везде запросто. И твои тут рядом». «Кто — мои?» — удивился Иван. И видит ангелов. Ангелы разные, ребенок один. Все в черном. У мальчишки дырка в виске. «Брат, чего же они в черном, если они ангелы?» — спрашивает Иван, а Жорка отвечает: «А это их ангелы. Тут же все одинаковые. Они за своего бога умерли. Теперь они тут вместе с остальными, которые за нашего бога — правильно умерли. Но эти, что неправильно, — твои. Считай их, брат, считай, не пропусти ни одного, а то им горько станет, заплачут они, что ты их бросил, забываешь. А сосчитаешь всех, ни одного не пропустишь, тогда…» — «Что тогда, брат?» Но не слышит Жорка, уходит, будто позвали его. Стал считать Иван: «Первый, второй, третий…» Мальчишка вдруг подлетел прямо к нему и говорит: «А мне не больно было, и им не больно. Ты хорошо стреляешь. Но снайпер из тебя не получится… получится…»

С первого раза Иван дозвонился до Саввы. И как бывает, когда судьба уже выбрана, когда дорога твоя обозначена и осталось только ступить на нее — не противиться, но делать то, что прописано богом и воинским уставом — договорились старые товарищи, что встретятся они в назначенный день в славном городе Ростове.

С той поры как расстались они, Савва почти не изменился.

Глаза у Саввы — нитки. Скалится. А Иван ему, как встретились, обнялись, говорит — как жизнь? Савва гогочет — живу, брат. Иван улыбнулся про себя — чурка ускоглазый.

Иван за рыбаками наблюдает. Мальчишка соломенный, весь в конопатинах, поймал плотвичку. Иван со скамьи приподнялся, чтоб рассмотреть; рыбаки стали нервно удочки перекидывать. Рыбешка мелкая — кошкам только. Чайки все видят: блеснула рыбка, они давай кружить над волной. Мальчишка кукиш показал чайкам.

На буксирчике матрос. Затарахтел дизель, сизое облако поднялось над водой. Расшумелись чайки, заплакали как малые дети.

— Слышь, Савва, а ты чего не женился?

Буксирчик стал отходить, матрос чалку выбрал и выкладывает канат бухтой. Стонут чайки над буруном.

— Надо было в Моздок сразу, да. Там шлюхи дешевые, — говорит Савва.

Буксир поддал ходу, разминувшись с пассажирской ракеткой, стал забирать наискосок против течения к противоположному берегу.

С Саввой можно было говорить на любые темы, он разговор поддержит, даже если хорошо подкуренный. Людей на набережной было не много, и Савва, не стесняясь соломенного мальчишки, зажег конопляную папироску, передал косяк Ивану. Близко к берегу прошел катер с водометом: волны докатывались до гранитной набережной и,