стукнувшись о берег, рассыпались брызгами на рыбаков. Дымка на реке стала гуще, чайки медленно парили над водной рябью.

— Я потом до Шатоя дошел… — стал рассказывать Савва. — Тебя когда тащил, думал ты мертвый. Полковник кричал, чтобы «вертушку» завели на нас, хотел авианаводчика стрелять. Я говорю, не стреляй, потому что ты мертвый… все равно теперь, да. А потом смотрю, ты дышишь, и говорю, стреляй, нужна «вертушка», он живой.

— Савва, а ты не догадался пульс пощупать? — сдерживая улыбку, спросил Иван.

— Зачем пульс? Так все ясно… Когда домой приехал, сказали, что отец мой умер два дня назад. А я деньги привез… Родственники сказали, что деньги на похороны есть. Я все равно матери отдал и через неделю уехал.

Савва неопределенно махнул рукой, будто на тот берег показывает. На левобережье густо камышей, под лохматыми деревьями прячутся черепичные крыши, деревянные навесы. Песчаная отмель тянется желтой полосой вдоль берега и упирается в старую пристань.

— Мне в Шатое тоска был. — Савва коверкает слова. — В Моздок поехал с колонной. Комендатура новая… тормоза все. Я одного прапора бил, сильно бил, голову пробил. Он, наверное, написал… Меня потеряли, когда в Моздоке был. Написали домой, что я без вести пропал. Отец сердце не выдержал, да. Умер. Я через два дня приехал… Тот прапор, наверное, писал, да. Убью его, когда встречу.

На том берегу к старой пристани подошел баркас. Матросик стоял на корме, красиво по-флотски расставив ноги. Баркас на волне повернуло. Капитан дал задний ход, и забелел кудрявый бурунчик за кормой.

— Может, и не он писал, — сказал Иван. — Поехали Савва на левый берег, похаваем, выпьем, помянем наших и батю твоего.

Левый берег Дона славен был бесчисленными кабаками, ресторациями с громкими пафосными названиями и мерцающим неоном под металлочерепицей. Знаменитый «Левбердон». Вечерами пропахшие дымом мангальщики ворочали на углях центнерами свинину, парную говядину и золотого осетра. Официанты, хамоватые по-ростовски, шныряли меж гостей. Напившись допьяна, «Левбердон» начинал плясать, — и затихало на левом берегу лишь под утро.

Золотушного вида официант, приняв заказ, неряшливо разложил приборы; одарив Савву с Иваном брезгливой ухмылкой, поставил на стол водку — две неполные рюмки, сало тонкими ломтями, черный хлеб.

— От заведения, — он кисло улыбнулся. — Что будете есть? Щи, уха, заливное…

Савва перебил его:

— Э, брат, неси все, да. Голодные мы. Красиво неси, — с этими словами вынул из кармана пачку «синеньких», тряхнул перед носом официанта. Тот оживился, засуетился, выровнял приборы.

— Тащи уже, зема, жрать охота. — Иван поднял рюмку: — Будем, Савва. Чтоб срослось, где надо.

И они выпили. Через час, когда на столе от мисок, салатниц, лафитников, пивных бутылок, мясных горшочков негде было даже мухе присесть, Иван обтер губы узорным полотенцем, взял из вазы яблоко и откинулся на стуле.

К месту вспомнил Савва того полковника от разведки, с ним и собирался встретиться Иван в Ростове. Когда собирал вещи, бросил на дно сумки истрепанную книжицу. На последней страничке были аккуратно выведены циферки телефона, улица, номер дома.

Сразу с вокзала Иван поехал искать полковника. Постоял у подъезда минуту-другую и нажал кнопку домофона…

Его усадили за стол. Иван смущенно жался на табуретке.

— Корми, жена, корми бойца! — грохотал полковник. — Это знаешь, какой солдат? Это верный солдат. Он Ваську спас! Мы с Васькой от Ботлиха…

Полковник расспрашивал его о госпитале, о доме, вообще о жизни. Узнав, что Иван собирается снова на контракт, спросил:

— Не отпускает?

— Не отпускает, — ответил Иван.

Выпили по третьей. Засобирался Иван. Полковник вышел в комнаты, когда вернулся, выложил перед Иваном лист, вдвое сложенный.

— Доберешься до Грозного, до Ханкалы, просись в Ленинскую комендатуру. Написал тебе там. Это мой хороший товарищ. Скажешь, что от меня. Ну, бывай, солдат.

Громко по ушам ударила музыка. По двадцатому разу исполняли «Владимирский централ».

— Брат, гуляем, да.

Иван подумал, откуда у Саввы столько денег.

— Богатый ты, Савва. Чего опять прешься на контракт?

Савва музыку старается перекричать, потянулся через стол:

— Скучно жить, да. Народ жадный, да. Приходится силой отбирать… ха-ха-ха, — заржал хитрый калмык.

Мерцали над головами гостей цветные фонари, тянуло влагой с реки. Заполночь пошло самое веселье: сплясали ряженые с медведем, всплакнул «скрипач Моня», и началась дискотека под светомузыку. В центре залы танцевала пухлогубая брюнетка в розовом с рюшками; она томно изгибалась всем телом; полупрозрачная юбка на ней дрожала и кружилась, бессовестно высоко заголяя шоколадные ее бедра.

За нее и подрались…

Савва пьяно пристраивался к брюнетке — шептал на ухо; та отмахивалась от Саввы, кружилась вокруг. Первым в драку полез коротышка, похожий на муравья. Он встал поперек танца и, уперев руки в бока, что-то говорил Савве. Савва на него внимания не обращает, лезет опять к пухлогубой.

Коротышка и хлестанул Савву сзади в ухо.

Тут и понеслось — такая свалка началась.

Иван кинулся в кучу, да сразу и словил в нос — кровью сморкнулся; выстрелил в ответку с двух рук. Коротышка как подкошенный рухнул. Гомон, вопли. Чужой парень оскалился напротив, блеснуло золотым из открытого рта — вроде как разнимать лезет. Савва на него прыгнул, — завалились оба с грохотом, потащили за собой скатерти с тарелками, плошками. Весь пол изгадили: скользят по салату, заливное хлюпает под ногами. Иван машет руками: попадает, но чаще прилетает ему. Его за ноги дернули: когда падал, зашибся затылком о ножку стула.

Но дрались не зло, с ленцой. Ногами потоптали друг друга, но насмерть — в дых — не били. Потихоньку и растащили кучу-малу. Девицы повизгивают, раны бойцам водкой заливают; те хрипят, водку внутрь льют без закуски. Щиплет раскровавленные губы. Горячатся после драки.

— Если б он сзади не подлез, я б его…

— А-а-а… больно ж… да не три!

— Наливай…

Золотозубый скулу ушибленную трет.

— Дураки, ягрю, чего дрались? Можно на словах объяснить, ягрю. Ты с какого полез на него, Витек?

Коротышка Витек зуб выплюнул на ладонь, показывает всем:

— Путем, погуляли. Факт! Будет фево в Грозном вспомнить.

Иван краем уха за такой разговор: послышалось, что ль, — Грозный?

Савва пропал куда-то, но вдруг появился.

— Халдей хочет с нас деньги за колонки и светомузыку. Несправедливо, да? На берегу баркас. Ты посиди, я договорюсь…

Пристань ходила ходуном.

По рассохшимся доскам Иван торопливо шагает за Саввой. Буксирчик, закопченный с носа до кормы, трясется как в лихорадке; ворчит, покашливает на холостых оборотах старик дизель.

— Пдава-ай! — командует с палубы матросик.

Иван бросает конец на буксир. Вслед прыгает сам. И вдруг с берега закричали:

— Пацаны-ы-ы…

Буксирчик уже отваливал от причала — забурунилось под кормой. Снова послышалось уже совсем близко:

— Стойте, ягрю,