За зиму получился большой прогресс. Сознание постепенно возвращалось. Я уже занималась самообслуживанием без посторонних подсказок, вела домашнее хозяйство, делала покупки. Только приказному, требовательному тону не могла ничего противопоставить. Скажут: «Не стояла ты, никто тебя здесь не видел!» – и я не спорю, и почти верю, что подошла к очереди вот только сейчас. Кто догадался бы подойти средь бела дня, на виду у людей и грозно сказать: «Отдай кошелёк и карточки!» – отдала бы. Но, пока никто не командовал и не сбивал с толку, в голове вполне прилично прояснялось.

Даже в окружающем мире будто становилось светлее. Тем более что радость от наших побед перерастала в крепкую уверенность: войне скоро придёт конец! Красная армия неотвратимо наступала всей своей грозной силой, возросшей, окрепшей за годы войны. Мы с девчонками обязательно бегали смотреть салют – и не надоедало. Однажды салют дали пять раз за один вечер – в честь взятия пяти городов!

Михаил Маркович, видимо, аккуратно «вернул» мне немецкий, потому что внезапно выяснилось, что я его знаю. После чего меня откомандировали на курсы машинописи с немецким шрифтом. Я была рада-радёшенька, что хожу теперь учиться такому полезному делу и что скоро стану работать! Но Лида от этой новости в очередной раз расстроилась до слёз:

– Тасечка, тебе – учиться на машинистку, тебе – долбить в конторе по клавишам?! Господи, да за что ж это всё?!

Но подружка быстро взяла себя в руки. А я скоро с успехом окончила курсы, и Кирилл Сергеевич взял меня печатать секретные обзоры и прочие документы. Я и русскую клавиатуру освоила. Тексты попадались мне сплошь очень интересные. Взгляд то и дело цеплялся за ту или иную интересную строчку. Однако для того, чтоб вникнуть в содержание, требовалось сосредоточить внимание на крупных фрагментах текста, запоминать и сопоставлять их смысл. Но такое интеллектуальное усилие оставалось недоступной для меня роскошью.

Лида всё свободное время старалась проводить со мной. Жаль, я не понимала тогда, как много она делает ради меня, и не ценила её жертвы! Каждую свободную минутку – хоть дома, хоть прямо на улице, на ходу – Лида занималась со мной по намеченной специалистами программе.

Между тем свободного времени у подруги оставалось всё меньше. Будь у неё роман, она делилась бы со мной. Но о работе и о подготовке к поиску она не могла ничего мне рассказывать. Иной раз нам удавалось только вместе сбегать пообедать в столовую.

Иной раз мы шли вечером вместе домой. С замиранием сердца слушали радостные, победоносные сообщения Совинформбюро об успехах наших войск в Польше, Чехии, Австрии, Германии. Последний вечер апреля мы гуляли допоздна: отменили светомаскировку, и Москва внезапно засияла тысячами огней: зажглись уличные фонари, горели расшторенные на радостях окна, ещё раньше отмытые от пожелтевших газетных перекрестий. Всё это, ныне привычное и обычное, смотрелось как самая роскошная праздничная иллюминация! Впервые я увидела ни с чем не сравнимый рубиновый свет кремлёвских звёзд.

Порой Лида совершенно исчезала из поля зрения, даже по выходным. Она сумела выговорить себе целых полгода отсрочки ради меня, но дальше откладывать подготовку ей не позволили.

Так и случилось, что День Победы мы встретили порознь.

Без Лиды я ходила седьмого мая на Каменный мост. Шла просто туда, куда все, поддавшись гипнозу толпы. Народ любовался огромным, ярко подсвеченным прожекторами британским флагом над посольством. Союзники уже праздновали капитуляцию немцев. Но главные для нас документы ещё не были подписаны.

Вечером восьмого по радио объявили, чтобы мы ждали важного правительственного сообщения. Настала ночь, а окна квартир продолжали светиться. Кажется, никто не спал. Но я, уставши за день и от вечернего ожидания, закемарила и не проснулась даже от ожившего позывными и голосом Левитана радио.

Прямо среди ночи раздался заполошный, прерывистый звонок в дверь. Я открыла, опять забыв, как девочки учили меня прежде спрашивать, кто там, и чужому не открывать. Но за дверью оказался не чужой: прибежала Катя.

Подружка, зарёванная и смеющаяся одновременно, с порога бросилась мне на шею:

– Война кончилась! Победа!

Катя судорожно всхлипнула, я – за ней.

– Христос Воскресе!

– Воистину Воскресе! – послушно ответила я.

Была Пасхальная неделя. Мы уж христосовались в воскресенье, но теперь снова расцеловали друг дружку в мокрые, солёные щёки.

А потом меня выключило. Не помню, как оказалась сидящей на диване. Катюша хлопотала на кухне: то ли кипятила чайник, то ли капала мне в воду успокоительных капель. А я мерно раскачивалась, из меня неукротимым потоком лились слёзы, рыдания сводили судорогой грудь и мешали дышать. Потом опять – полное забытьё, и проснулась я уже солнечным утром, в хорошем настроении. Катюша, убедившись, что всё прошло, поцеловала меня, перекрестила и упорхнула, так как её ждали неотложные праздничные дела в церковной общине.

На Красную площадь я пошла одна, без верных подруг.

Чувство победы – совершенно особенное, и его ни с каким другим не сравнить. Оно может выпасть всего раз или два на жизнь одного поколения. Победа частная, своя собственная – в соревновании, в споре, в борьбе с собой – совершенно иное. В чувстве огромной, общей победы – и торжество, и радость, и освобождение от бед, тревог, трудов, которые так долго давили и сжимали, и ощущение полного душевного слияния со всеми, кого знаешь и не знаешь, кто рядом и далеко проживает вместе с тобой эти мгновения. Свобода, радость и сила переполняют. И ещё кажется, что теперь навсегда всё будет по-новому и лучше прежнего. И всё это совершенно неразрывно слито в единое чувство, которым переполнен весь ликующий мир вокруг. И конечно же, по-другому быть не может: солнце сияет, буйно расцветает природа, поют улицы, поют люди, поют звонки, гудки, заливистый смех, радио, поют ничуть не растерявшиеся, многое повидавшие городские весенние птахи. Жарко обнимаются совершенно незнакомые люди, переполненные любовью друг к другу.

Несмотря на всю свою тогдашнюю заторможенность, это чувство победы я переживала очень сильно. Может быть, как раз благодаря тому, что меня самой почти не существовало, а все мои эмоции были отражением тех, что владели всеми людьми вокруг и густо наполняли улицы и площади ликовавшего города.

Чем ближе к центру, тем было теснее, шумнее. Каждый куда-то двигался, стремился, а общий вектор движения нёс на Красную площадь. Там и тут качали военных, кричали «Ура!» и смеялись. Как ни было тесно, кое-где граждане расступались: прямо на брусчатке площади стоит патефон, его заводят снова и снова, танцуют вокруг. Проталкиваешься дальше – ещё патефон, другая мелодия. Танцуют нарядные женщины в туфельках, женщины в форме и кирзовых сапогах, военные. Кругом – военные, будто плывёшь среди бурных морских волн цвета хаки. Я то и дело оказывалась в чьих-то объятиях, троекратные крепкие поцелуи перемешивали и наш смех, и наши слёзы.

Какой-то высокий майор поднял меня так, что я неожиданно оказалась над головами толпы. Не глядя, мы звонко расцеловались, а после военный отодвинул меня, продолжая держать высоко над мостовой в своих железных ладонях, и с интересом заглянул в лицо.