и высовывал голову из-под одеяла. И тут мы часто видели бабушку и дедушку, сидящих около курси. Иной раз они молча дремали. Бабушка вдруг вздрагивала, протирала глаза; подвигала к себе миску, наполненную рисом, и перебирала по зернышку» Каждую ночь они переговаривались между собой все об одном и том же.

— Что же он сказал?

— Посмотрю, говорит. Но, говорит, очень трудно…

— Чего?

— Трудно, говорит, трудно!

— Чтоб ему подавиться нашим хлебом. Чего он еще хочет?

— Ничего не поделаешь, придется дать… Может, привезет какую-нибудь весточку.

И мы понимали, что существует какой-то человек, который, если? захочет, может привезти точные сведения о нашем дяде Егоре. Кем он был, мы не знали. Знали только; что десятский Ибиш берет у нас для него сыр и масло. Как-то он взял двух баранов и поклялся перед хлевом, что непременно скажет «ему». Десятский погнал баранов в соседнее село, где жил староста, у которого часто бывал пристав.

В один из осенних дней мой дед рано утром уехал верхом в соседнее село. Возвратившись, радостный сошел с лошади, разнуздал ее и, не дожидаясь, пока она зайдет в хлев, поспешил сообщить нам, что он узнал у старосты, будто, мой, дядя жив-здоров и находится в городе…

— Как же он называется, будь ты неладен!.. Гляди-ка!.. Ну и память!.. Ведь всю дорогу на языке вертелось, твердил, чтобы не запамятовать.

Необходимо было послать прошение в самое высокое место — прямо самому русскому царю — так сказал староста.

Рассказ деда показался нам. сказкой. И пока растерявшаяся от радости бабушка без конца сыпала соль в суп и помешивала его, мы удивленно смотрели на нашего маленького седовласого деда; его синие глаза сияли восторженной надеждой.

— Дедушка, а что сделает царь, когда получит твое письмо?

— Прочтет и отдаст приказ приставу, чтобы Адамова Егора, где бы он ни был, целым-невредимым доставили к отцу.

— А как пойдет письме!?

— Эх вы, несмышленыши!.. На то и есть почта, есаул есть, пристав. Отнесут и прямо царю в руки отдадут. Староста говорит, что надо написать на хорошей бумаге, перо же должно быть непременно золотое, иначе не примут.

И мы в детском воображении представляли себе золотую ручку, которая пишет прошение дедушки на блестящей бумаге; слова сверкают. Письмо летит через горы на птичьих крыльях к золотому дому, и птичка кладет его царю на трон.

В этот вечер бабушка отобрала самые лучшие куски сыра, набила ими овечью шкуру, завязала. Когда дедушка велел дать вдоволь сена телке с пестрым хвостом, мы поняли, что вместе с сыром и маслом он увезет в город и эту телку, которая была нашей общей любимицей — мы на нее наглядеться не могли.

Но никто не прекословил. Рано утром все мы были на ногах, каждый из нас старался подольше погладить спину телки и выбрать для нее сухих цветочков из сена.

Дедушка привязал к седлу сыр и масло и погнал телку вперед. Выходя из. ворот, телка обернулась на приоткрытую дверь и замычала. Из хлева откликнулась ее старая мать.

Когда лошадь и телка скрылись за высокой оградой баштанов и нам стала видна лишь дедушкина папаха, которая, будто черная кошка, бежала по ограде, — мы, постояв еще немного во дворе, повернули домой.

Через два дня дедушка вернулся. Он попросил написать свое письмо писаря Давида и с помощью старосты сдал письмо на почту. Пропала телка с пестрым хвостом и масло с сыром тоже.

Взамен всего этого дедушка привез маленький клочок бумаги, который ему дали на почте, приняв письмо…

— Назу-ахчи, положи в надежное место, береги, как зеницу ока. Ответ придет по этой бумаге. Ежели пропадет…

И маленькая бумажка, которую бабушка, тщательно завернув в тряпицу, спрятала в сундук, стала для нас самой дорогой и страшной.

Что было в этой маленькой бумажке? Куда делась наша телка с пестрым хвостом? Мы думали об этом до одурения, и даже во сне нам снилась телка с пестрым хвостом, которая в хлеву вместо сена жевала бумажку…

Прошла зима, но ответа на письмо все еще не было. Вся деревня говорила об этом, и дедушка с наивным хвастовством рассказывал о том, что он послал письмо самому русскому царю. Всем, кто приходил к нам в гости, он рассказывал, как Давид-писарь написал ему прошение.

— Э-э, разве мы живем?.. Такое у него перо — приложи к камню, камень треснет… Как взглянул на меня: «Брат Арутюн, говорит, хочешь скажу, зачем ты пришел? Ты хочешь, говорит, чтобы я написал письмо русскому царю о твоем сыне». Я прямо обалдел! Раскрыл он книги законов, читал, читал, одну отложил, другую взял, наконец нашел. Во-от диво! Ну и писание, ну и силища!

Слушатели выражали свое восхищение писарем Давидом и его пером и сами рассказывали какую-нибудь историю о его мудрости и смекалке.

— Писарь, а толковее другого адвоката!

— Дедушка, а почему ответ не приходит?

— Эх, ребятки, вы думаете у царя других забот нету? Войны, да и народ опять же прокормить надо. А сколько прошений он получает за день: ежели я вам скажу тыща — то считай две. Может, и наше когда-нибудь попадет ему в руки. А то к чему же нам эту бумажку выдали? На ней так и написано: от Арутюна Адамова — письмо русскому царю.

Настала весна. Однажды десятский Ибиш объявил, что в соседнем селе будет сходка.

— Эй, люди, нового пристава поставили, другого старосту надо выбирать. Со двора — по человеку!

На выборы старосты дед не пошел, в тот день заболел вол Ала, он стонал, а из ноздрей текла гнойная слизь. Дедушка приложил ко лбу вола повязку с горячей золой, поглаживал его, говорил ласковые слова. Спустя несколько дней, когда больной вол поднялся и, осторожно переставляя ноги, стал слизывать соль с каменной плиты во дворе, дед снова сел на свое обычное место, чтобы поглядеть на возвращающихся с поля крестьян. И вдруг появился десятский.

— Завтра утром пойдешь к новому приставу. Он тебя вызывает. Смотри, чтобы быть вовремя, а то говорят, он больно сердитый.

— К добру ли, Ибиш? — спросил дедушка, вставая.

— Точных сведений не имею. Так он велел.

— Кто?

— Новый староста, Арустам Мукелянц.

Дед больше ничего не спросил. Ибиш удалился. Вмешательство Арустама не предвещало ничего доброго. У него были старые счеты с дедом.

— Что там наговорил этот сыч? — спросила бабушка.

— Арустам зовет, новый староста.

— А?

Дед повторил свои слова еще раз.

— Уж не ответ ли пришел? — сказала бабушка.

— Может. Пора бы! А если и нет ответа, то вот-вот