Я протянула кусок пирога, который Улла сперва зажала в руке, а потом, убедившись, что охранники не видят, сунула в рот. Вдохновившись ее примером, я съела второй кусок.

Палящее солнце размыло очертания зданий вокруг казармы, утихомирило щебечущих птиц, измучило бродячих собак. «Пойдемте внутрь, слишком жарко», – сказала одна из девушек. «Да, ужасная жара, будто и не июнь месяц», – поддержала ее другая. Их движения в тягучем воздухе казались замедленными, но я и сама едва передвигала ноги, словно взбиралась по крутой лестнице, пошатываясь от усталости. Иногда приходилось прищуриваться, чтобы хоть что-нибудь увидеть. Это всего лишь жара, всего лишь июнь, а у меня всего лишь упало давление. Я ухватилась было за качели, но цепочки оказались раскаленными, к горлу подступила тошнота, а двор уже опустел, все вернулись в казарму, только какая-то фигура маячила в дверях, но солнце било в глаза, не понять… И тут мир завалился набок, а одинокая птица, отчаянно взбивая крыльями воздух, вошла в стремительное пике. Это ведь Циглер там, в дверях! Потом пришла темнота.

Я очнулась на полу в столовой, увидела над собой обеспокоенное лицо охранника и едва успела приподняться на локте, вывернув шею: сдерживать тошноту не было сил. А когда пот застыл сосульками и в ушах перестало звенеть, меня накрыла вторая волна, и горло снова обожгло кислым.

Кто-то плакал, но я не могла понять кто: грубоватый хохоток Августины совсем не похож на короткие смешки Лени, а густые рулады Эльфриды – на прерывистые раскаты Уллы, но плачем мы одинаково, звук всегда тот же самый.

С трудом повернув голову, я заметила еще одно лежащее тело и ноги нескольких женщин у стены, сразу узнав их по туфлям: широкие платформы Уллы, каблуки Хайке, потертые мысы Лени.

– Роза! – Поймав мой взгляд, Лени бросилась было помочь, но охранник сразу вскинул руку:

– Стоять! Вернись на место!

– Что делать, что делать? – бормотал верзила, с потерянным видом слонявшийся по залу.

– Всех держать здесь и никого не выпускать, как приказал лейтенант, – ответил напарник. – Даже тех, у кого симптомы не проявились.

– Вторая-то просто в обмороке, – отмахнулся верзила.

Я повернулась на бок, чтобы увидеть лежащее рядом тело. Это была Теодора.

– Хочешь что-нибудь сделать – иди пол помой.

– Они же помереть могут!

– Боже, нет! – выдохнула Лени. – Врача! Позовите врача, умоляю!

– Лишнего не болтай, – недовольно бросил первый охранник верзиле.

– Успокойся уже, – тихо сказала Улла, коснувшись плеча Лени, но та не могла молчать:

– Мы умираем, ты что, не слышала?

Я поискала взглядом Эльфриду: та сидела у противоположной стены, прямо на полу, будто не замечая, что желтоватая жижа уже намочила туфли.

Остальные сгрудились в углу, неподалеку от меня; их срывающиеся голоса и сдавленные рыдания только усилили мое беспокойство. Кто принес меня с улицы и оставил валяться на полу – неужели Циглер? Действительно ли я заметила его в дверях или это стало плодом моего воображения? Ясно было одно: все мы находились в столовой. Девушки инстинктивно жались друг к другу: умирать в одиночестве – что может быть ужаснее? Только Эльфрида, понурившись, сидела в стороне. Я позвала ее – не знаю, услышала ли она меня в этом вавилонском хаосе, среди всех этих «выпустите нас отсюда», «позовите врача», «я хочу умереть в своей постели», «а я не хочу умирать». Потом позвала снова, но она не ответила.

– Кто-нибудь, посмотрите, она жива? – пробормотала я, обращаясь неизвестно к кому: может, к переругивающимся охранникам? – Августина, пожалуйста, пойди и приведи ее сюда.

Что на нее нашло? В отличие от всех остальных, Эльфриде почему-то хотелось умереть именно в одиночестве, как брошенной собаке.

Дверь во двор была закрыта, снаружи дежурил охранник. То ли в коридоре, то ли в кухне временами слышался голос Циглера, хотя за рыданиями и топотом сапог я не могла разобрать слов. Но сам по себе этот голос отнял у меня остатки сил. Страх смерти, точно рой муравьев, проник в мое тело, закопошился под кожей, и я опять потеряла сознание.

Помощники Крумеля принесли тряпку, вымыли пол и застелили его старыми газетами, но влага только усилила вонь от наших перепачканных лиц и одежды; затем они оставили ведро и ушли вместе с охранниками. Щелкнул замок.

Августина подергала ручку, но тщетно.

– Эй, там! Дверь-то откройте! Вы чего это?

Остальные потихоньку собрались вокруг – помертвевшие лица, трясущиеся губы.

– Зачем им нас запирать?

Я попыталась подняться, но сил по-прежнему не было.

Августина от души пнула дверь, остальные забарабанили ладонями, кулаками, потом Хайке от отчаяния, которого я не ожидала в ней увидеть, принялась биться головой. Снаружи послышались угрозы, и все, кроме Августины, замерли.

Расстроенная Лени подошла ко мне и присела рядом. Я не могла говорить, но ей нужна была поддержка.

– Вот оно и случилось. Нас отравили.

– Их отравили, – поправила ее Сабина, обескураженная происшествием с Теодорой. – У тебя, например, нет никаких симптомов, у меня тоже.

– Неправда, – воскликнула Лени, – меня тошнит!

– А почему, думаешь, нам всегда дают пробовать разные блюда? Зачем нас разделили на группы, идиотка?

Августина на секунду задумалась, потом обернулась к ней.

– Это правда, вот только твоя подружка, – она кивнула в сторону Теодоры, – ела фенхелевый салат с сыром, а Роза – томатный суп и пирог, да и то совсем чуть-чуть. Но сознание потеряли обе.

Меня согнул пополам очередной приступ рвоты. Прохладная рука Лени коснулась лба. Я оглядела перепачканное платье, потом с трудом подняла голову.

Хайке сидела за столом, закрыв лицо руками.

– Я хочу вернуться к детям, – причитала она, – хочу снова их увидеть.

– Тогда помоги мне! Высадим наконец эту проклятую дверь! – потребовала Августина. – Давайте, дружно!

– Они нас попросту поубивают, – вздохнула Беата: ей тоже не терпелось вернуться к своим близняшкам.

Хайке вскочила и снова присоединилась к Августине, но вместо того, чтобы колотить в дверь, завопила:

– Я здорова, симптомов отравления нет, слышите? Выпустите меня!

Я замерла. Августина высказала вслух то, над чем я и сама ломала голову: раз мы ели разную пищу, последствия не могут быть одинаковыми. Какое бы блюдо ни было отравлено, кто-то умрет, остальные – нет.

– Может, нам пришлют врача и он нас спасет? – жалобно спросила Лени, не уверенная, что опасность для нее миновала.

«Только вот поможет ли врач», – мелькнуло у меня в голове.

– А для чего им нас спасать? – вскинулась наконец Эльфрида: ее всегдашняя броня, казалось, дала трещину. – Мы им не нужны, главное – узнать, какое из блюд отравлено. Сделают завтра вскрытие той, что помрет, и дело с концом.