Изучив механизм, Райт сделал две его модели. Он шлифовал зубцы до тех пор, пока колеса не начали вращаться гладко, любовно выгравировал кудри богини Луны и украсил оба циферблата фиксирующими штифтами в виде конских голов. Запуская в движение свою маленькую солнечную систему, весомый результат его трудов, он чувствовал удовлетворение – последний в долгой цепи мастеров, пытавшихся удержать Луну в шкатулке. Позже он отдал одну из моделей своим сыновьям Гэбриелу и Калебу, и они под косыми лучами зимнего солнца с гордостью демонстрировали ее на спортплощадке своим школьным товарищам (потерявшийся штифт в виде конской головы так до сих пор где-то там и валяется).

Прежде Райт никогда не был уверен, что распоряжается своей жизнью правильно – даже в Музее науки он оказался скорее случайно, чем по здравому расчету. Но теперь он увидел новую цель. Не многие из его коллег, будучи хранителями и историками, могли сделать то, что делал он. Он мог соединить свое знание древних механизмов с практическими навыками ремесленника и привнести в эту область нечто уникальное. Понимая приборы с точки зрения мастера, он мог постичь то, что было недоступно исследователю с чисто академическим подходом. Может быть, он только музейный хранитель-самоучка, но как практик он умел обнаружить то, чего не заметили бы университетские профессора.

Он стал также все больше задумываться об Антикитерском механизме. Ранее Прайс предположил, что в эллинистическом мире существовала непрерывная традиция создания устройств с зубчатыми колесами и она была воспринята мусульманской культурой. Однако он так и не нашел этому никаких прямых подтверждений. Астрономические знания и другие науки, вне сомнения, перешли от греков к арабам, но напрямую связать Антикитерский механизм со снабженной шестернями астролябией из совершенно другого мира можно было только интуитивно. И вот ниоткуда возник мост через тысячелетие – первое свидетельство того, что Прайс мог быть прав.

Стало ясно, что в мусульманском мире механические календари не изобретались «с чистого листа». Сходство этих календарей с тем, что был встроен в солнечные часы Райта, указывает на вероятное влияние византийской традиции. И хотя календарь солнечных часов куда проще Антикитерского механизма, греческие надписи на нем заставляют предположить, что он ведет свое происхождение от приборов эллинистической эпохи. Больше того, сам материал – обычная бронза без примеси золота или серебра, аккуратные, но не ювелирно выполненные зубцы – говорил, что это не предмет роскоши, а вполне обыденное устройство. Возможно, в византийском мире таких были сотни, если не тысячи. Традиция воспроизводить движение небесных сфер с помощью зубчатых колес, начатая Антикитерским механизмом, пережила века, пусть и в упрощенном виде.

Но чем больше Райт погружался в работу Прайса, тем больше его смущали некоторые детали. Он теперь был на десять лет старше и опытнее, чем тогда, когда впервые прочел «Передаточные механизмы греков», и ему стало ясно, что многие аргументы Прайса нелогичны. Во многих местах Прайс приводил результаты подсчета зубцов, сделанные Каракалосами, только для того, чтобы отклонить их. Так, в зубчатом колесе, обозначенном как E5, Каракалос насчитал 50 или 52 зубца, но Прайс решил, что 48 – более «подходящее» число. В колесе G2 Каракалос насчитал 54 или 55 зубцов, но Прайс отверг это «как слишком малую величину для какой-то простой и значимой интерпретации зубчатой передачи», предложив вместо этого 60. Снова и снова Прайс менял цифры явно с единственной целью: чтобы они соответствовали механизму, возникшему в его воображении. Похоже, он брал свои идеи ниоткуда и слишком свободно оперировал якобы практическими аргументами, которые для Райта с его опытом работы с часовыми механизмами были неприемлемы.

Его давно занимало, почему создатель Антикитерского механизма, чтобы отобразить смену фаз Луны, использовал сложную дифференциальную передачу, а не более простую фиксированную, как, например, в византийских солнечных часах. Кроме того, Райт, исходя из сложности механизма, считал, что Прайс предложил слишком уж простое назначение шкал на задней панели устройства. Прайс считал, что верхняя задняя шкала отображает четырехлетний цикл. Но с какой стати возиться с системой, включающей семь зубчатых колес и циферблат с пятью концентрическими окружностями, только ради того, чтобы стрелка поворачивалась четыре раза с каждым оборотом главного колеса?

Наконец, было еще большое колесо с четырьмя спицами, самая поразительная часть всего механизма. Почему оно такое большое и прочное по сравнению с другими деталями? Величественное название, данное Прайсом, – «большое приводное колесо» – создавало впечатление, что размер и прочность его связаны с тем, что оно приводило в движение все зубчатые колеса механизма. Но в реконструкции Прайса это колесо всего лишь передавало движение на куда меньшее колесо, вращавшееся на том же вале и приводившее в движение все остальные передачи.

Конечно, работа Прайса стала настоящим детективным расследованием, но Райт заметил в ней кое-какие «подтасовки». Даже название, которое Прайс дал прибору, – «календарный компьютер» – казалось, было придумано, чтобы отвлечь внимание от того факта, что его реконструкция механизма не соотносилась ни с одним известным инструментом и не имела явного практического назначения. Несмотря на все догадки Прайса, ясно было, что он только подступился к пониманию того, на что был способен этот прибор. Райт хотел бы обсудить это с Прайсом. Они встречались мимоходом, когда в 1983 г. Прайса, ненадолго приехавшего в Лондон, пригласили в Музей науки взглянуть на только что появившиеся там византийские солнечные часы. Но это произошло тогда, как Райт еще не начал всерьез изучать Антикитерский механизм, а через две недели после той встречи Прайс умер.

Райт знал, что ему нужно сделать. Поехать в Афины и лично изучить механизм – продолжить с того места, где остановился Прайс. Он исследует фрагменты, прочтет надписи, подвергнет их, если потребуется, рентгеноскопии и узнает, что на самом деле представлял собой этот прибор.

Однако к этому времени атмосфера в Музее науки начала меняться. Новое руководство утверждало, что музей должен меньше фокусироваться на исследовании загадочных артефактов, а больше уделять внимания запросам посетителей или, как теперь их называли, «потребителей». У Райта появился новый начальник, отнюдь не одобрявший того, что его смотритель тратит ценное музейное время на какие-то собственные исследования. Работа Райта состояла в том, чтобы присматривать за музейными выставками, обслуживать их, следить, чтобы экспонаты были наилучшим образом размещены, и отвечать на вопросы публики. Где в должностных обязанностях, спрашивал босс, прописаны перелет и приятные выходные в Афинах якобы для того, чтобы только взглянуть на какой-то непонятный предмет в дальнем углу тамошнего музея? Просьба Райта предоставить ему время для исследований была категорически отклонена.

Но, занимаясь другими проектами, он продолжал мечтать. Ему было запрещено тратить на Антикитерский механизм хоть малую толику рабочего времени, однако в свободное время он изучал античную астрономию и технологии и совершенствовал древнегреческий, который изучал еще в школе. Когда ему наконец удастся приехать в Афины, чтобы увидеть механизм своими глазами, он будет готов.