Но Райт устал, и у него не было сил спорить. Он ненавидел стычки и чувствовал, что у него нет шансов одержать верх над сильным, самоуверенным Бромли. Райт отдал проекту все, что у него было. И возвращался домой ни с чем.

Бип! Световое табло над креслом Райта велело ему пристегнуть ремни перед посадкой в Сиднее. Мысли его тревожно метались, и чувствовал он себя неважно. Стюардесса посмотрела на него и что-то сказала. Сделав над собой усилие, он включился, сообразив, что его спрашивают, как ему понравился полет.

Как всегда, он ответил честно: «Все было отлично. Но я боюсь того, что мне предстоит узнать, когда мы приземлимся».

Годы, минувшие с последней поездки Райта и Бромли в Афины, были, откровенно говоря, мрачными. Райт расстался с женой, и она забрала детей, ему пришлось снимать жилье, он лишился своей мастерской, а большая часть его инструментов хранилась на складе (хотя хозяин, у которого он снимал квартиру, был расположен к нему и позволил установить в чулане токарный станок). При этом в Музее науки руководство настаивало на том, чтобы он взял отпуск, дабы справиться с депрессией, Райт же был убежден, что это не более чем часть плана по его увольнению.

Потом, начав наконец обустраивать собственный дом, он упал, работая в ванной, и распорол руку о фарфоровый умывальник, перерезав сосуды, сухожилия и нервы запястья. Ему сказали, что рука никогда не будет работать – страшный прогноз, который, к счастью, не оправдался. Тем не менее потребовались месяцы лечения, чтобы научиться справляться с утратой чувствительности и нарушенной подвижностью – и годы на то, чтобы вернулась уверенность при работе покалеченной рукой.

Тем временем перестали приходить письма от Бромли. Райт так больше и не увидел своих великолепных снимков, а обещание Бромли оцифровать их осталось невыполненным. Поначалу тот еще присылал ему какие-то обрывки информации, чтобы посмотреть, что он с ними будет делать, и словно специально поддразнивая его, но потом месяц стал проходить за месяцем, а вестей от Бромли больше не было.

Райт думал о том, какую значительную часть своей жизни человек тратит впустую. Как тщетны многие из наших дел. В течение последних десяти лет его жизни решение загадки Антикитерского механизма казалось единственным стоящим делом, его единственным шансом внести важный и долговременный вклад в человеческое знание. Во многих вещах он не преуспел – достаточно было взглянуть на его жизнь, чтобы в этом убедиться. Но это был тот единственный вызов, который он мог принять, потому что обладал умениями, позволявшими ему достичь успеха там, где никто другой не справился бы. Не будь Антикитерского механизма, Райт не знал бы, что вообще делает на земле.

Он продолжал размышлять над деталью, увиденной в Афинах, – главной проблемой в реконструкции Прайса, ставившей под сомнение всю его модель. Райс интерпретировал систему передач от главного приводного колеса обратно к колесу, центр которого был на той же оси, как кодировку 19-летнего Метонова цикла – это была деталь, превращавшая годовое движение главного колеса в скорость движения Луны по зодиаку. Два хода оказывались противоположными, и оба входили в дифференциальную передачу. Вычитая один из другого, дифференциальная передача вычисляла фазу Луны.

Райт увидел, что в конце этой системы передач было еще одно колесо, которое Прайс не заметил. На нем было столько же зубцов, сколько и на предыдущем, так что скорость вращения указателя Луны не менялась. Но менялось направление движения. Это имело смысл, поскольку передача могла двигать указатели положения Солнца и Луны в одном направлении по зодиакальной шкале. (Прайс, чтобы объяснить перемещение указателя Солнца, вынужден был вообразить еще одно большое колесо, такого же размера, как и главное приводное, движимое обратной стороной коронного колеса в противоположном направлении.) Но это приводило в дальнейшем к огромной проблеме. Если вращения Солнца и Луны вводятся в дифференциальную передачу, движущуюся в том же направлении, тогда они будут не вычитаться, а складываться. Но суммировать их бессмысленно. Что-то было не так.

Однако без рентгеновских снимков у Райта оставались только вопросы – и никакой возможности ответить на них. Он проклинал Бромли за предательство, а себя за то, что не сумел противостоять ему.

Райт не мог знать, что происходило в другой части света: проект остановился и надежды Бромли рушились. Он отчаянно стремился скрыть от Райта – и от всех остальных – свою болезнь и нарастающую неработоспособность. И лишь перед самым наступлением нового века Райт получил от жены Бромли письмо, в котором сообщалось, что тот уже многие годы страдает от злокачественного заболевания – лимфомы Ходжкина – и теперь быстро угасает. «Если вы хотите увидеть его, – писала она, – приезжайте поскорее».

Райт отчаянно стремился вернуть свои рентгенограммы, но чувствовал, что не может поехать, пока Бромли не попросит его об этом сам. Он мог сердиться на Бромли, временами ненавидеть его, но приехать без приглашения означало дать понять своему другу, что он знает о его скором конце. Наконец, уже в 2000 г., от Бромли пришло письмо, в котором тот сообщал, что ему дают всего шесть месяцев жизни. Это был сигнал. В ноябре Райт собрался с силами и полетел в Сидней.

Усталый, с неспокойной душой стоял он у дверей Бромли. Прошло почти шесть лет с тех пор, как они виделись в последний раз. Но когда его друг открыл дверь, неуверенность Райта сменилась потрясением. Бромли едва можно было узнать. Райт привык видеть его полным энергии, в центре внимания, способным свернуть горы и вовлечь в это других. Теперь не было ни бороды, ни улыбки, прежде круглое, красивое лицо стало мертвенно-бледным, а кожа обтягивала кости.

Райт задержался в доме Бромли на три недели. Жил в лаборатории в окружении рентгеновских снимков, с которыми так долго был в разлуке. В некоторые дни Бромли не мог даже встать с постели, и тогда Райт уходил из дома и отправлялся в сиднейские музеи. Но, когда его друг чувствовал себя неплохо, они часами разговаривали о днях, проведенных в Афинах, об Антикитерском механизме и о том, что пошло не так.

Бромли чувствовал себя усталым, слабым и подавленным. После долгих лет отрицания болезни, он не мог больше скрывать от себя, что дни его сочтены. В один из светлых моментов он сказал Райту, что многие годы мечтал, как его имя – его и только его – будет связано с окончательным решением загадки Антикитерского механизма. Вот почему он так ревностно охранял свои результаты. Райт воспринял это как признание вины; со стороны Бромли это было если не извинение, то хотя бы подтверждение того, что он был несправедлив к Райту.

И все же убедить Бромли отдать рентгенограммы прежде, чем он умрет, было очень непросто.