Ритуал, которому меня обучили, требовал, чтобы я преклонял колени, крестился, а потом шел в одну из исповедален в боковом нефе. Там мне приходилось ждать несколько минут того момента, когда церковь пустела и ксендз, отец Петраускас, выводил меня в свой дом.

Он был добрый человек, тот патер, он кивал мне и искренне улыбался, здороваясь со мной. Во рту у него не хватало нескольких зубов. Голова была выбрита, лицо изборождено таким количеством морщин и складок, что производило впечатление пергаментного. Глаза казались щелочками, окруженными лучиками морщин. Черный костюм, облегавший его тело, неправдоподобно блестел. Потом я снимал рубашку, а отец Петраускас осторожно отлеплял липкую ленту от моего тела, стараясь не причинить мне боль. Он забирал пакет, я надевал рубашку, застегивался, а потом священник кормил меня хлебом с джемом или супом, садился напротив меня и смотрел, как я ем. Я не хочу очернять Католическую Церковь, но потом многие годы мне не раз приходило в голову, что отец Петраускас был евреем, перешедшим в католицизм. Не могу сказать, почему я так думал, во всяком случае, у меня не было никаких оснований для этого. Этот человек был знакомым Барбанеля, верным другом, который, учитывая, какое тогда было страшное время, рисковал жизнью во имя некой абстрактной идеи, во имя исторической хроники, беспомощной во всем, кроме сохранения памяти.

Уходил я, когда темнело, и повторял свой путь в обратном порядке, добираясь трамваем до окраины города, выходя не доезжая одной остановки до моего угла либо на следующей после него, а потом шел по дороге до своей переправы. Там я снимал ботинки литовского мальчика и вползал в акведук, ведущий в гетто. Совершенно вымотанный, я возвращался к Барбанелю и докладывал об успехе своей очередной вылазки, потом переодевался, как актер после сыгранного спектакля, и надевал на голову фуражку гонца.

* * *

Птиц можно наблюдать в Канадской Арктике, тамошним коротким летом. Из Йеллоунайфа самолетом Ди-Си-3, который, летя на бреющем полете, распугивает стада карибу[6], вы попадаете в Батхерст. Там вы располагаетесь лагерем в неприступной тундре и вместе с иннуитами[7], народом, населяющим те места, совершаете вылазки на лодках с подвесным мотором. Летом вся низинная часть арктических районов Канады превращается в море, и эскимосы на своих открытых лодках возят вас на разные острова: на этом обитает орел, на других плавунчики, а вот здесь бережет свой выводок кречет. Арктика заселена скупо, и все живое там очень заметно. Когда на лице нашего стоявшего на румпеле гида появлялось выражение неподдельной радости при виде проносящихся мимо полярных гагр, мне казалось, что он испытывает какое-то корпоративное чувство единения с этими птицами. Некоторые из маленьких островков, на которых мы останавливались, кажутся состоящими из яичной скорлупы, перьев и гуано. Это незнакомое царство жизни, не имеющей ничего общего с нами. Иннуиты, которые не ушли в города, а остались здесь, ведя жизнь своих предков — конечно, модифицированную; например, они зимой гоняются за волками на снегоходах, — эти иннуиты охотятся и рыбачат, а их база находится на острове, похожем на лицо, смотрящее в небо. Лицо похоже на индейское, а гора в центре острова напоминает нос, откуда и пошло прозвище местных иннуитов: Люди Носа.

Просидев полдня у гнезда кречета, мы наконец увидели мать, она летела над долиной, неся в когтях необычайно большую добычу — гофера, которого птица, шумно хлопая крыльями, уложила в свое гнездо, устроенное на выступе скалы. Небо отливало ледяной синевой. Птенцы верещали, мои спутники лихорадочно щелкали затворами фотоаппаратов, а я испытывал странную возбуждающую радость от вида этого прекрасного хищного создания, которое до меня с такой же радостью наблюдал Йитс. В тот момент мне показалось странным, что можно жить, не плавая в лодке по арктическому морю и не видя птиц.

* * *

Земля вращается вокруг своей оси, а земные воды вспучиваются по своей периферии приливными волнами, словно края роговицы дальнозоркого глаза. В то же самое время обращение Земли заставляет воды морей вращаться в противоположных направлениях — на запад в Северном полушарии и на восток — в Южном, так что если бы вода могла заплетаться, то Земля обрела бы длинную сине-зеленую косу. Если бы по каким-то причинам вращение Земли вдруг в достаточной степени замедлилось, то воды ее, покинув свое океаническое ложе, кристаллизовались бы в ледяное синее кольцо, которое, постепенно истончаясь, улетело бы в космос, образовав огромную комету со всем планктоном, крабами, китами, двустворчатыми моллюсками, кальмарами и остатками затонувших кораблей, замороженными мгновенно и навеки. Планета, от которой остались бы только скальные породы ядра и расплавленная магма, сверкнув на мгновение янтарным блеском, столкнулась бы с Луной, превратившись в большую дымно горящую массу распадающейся руды, и эту массу солнце засосало бы, как угорь засасывает в свою пасть беспомощный криль. Так что возблагодарим Бога, что эта система космического равновесия, несмотря на свою видимую эксцентричность, продолжает исправно работать. А также за то, что существуют Альпы, Гималаи, Анды и Скалистые горы и подводные хребты, которые поражают еще более грандиозными размерами. И так же, как на поверхности земли есть глубокие каньоны, по которым текут залитые солнечным светом реки, так же и на дне морском есть глубокие трещины. И так же, как у нас на поверхности есть плоскогорья и пустыни, так же и в океанической бездне есть глубинные бескрайние равнины. И так же, как у нас есть горные козлы, которые словно прикованные стоят, невзирая на страшный ветер, на зубчатых утесах высочайших гор, так же и в непроглядном мраке безвоздушного океанского дна, там, где давление воды достигает нескольких тонн на квадратный дюйм, живут трубчатые черви и морские черти, морские пауки и морские лилии, чье слизеобразное тело колеблется в беззвучной черноте и чьи разинутые, обрамленные щупальцами ротовые отверстия жадно ловят разорванные мертвые останки, которые словно снег падают на дно из сине-зеленых вод океана, расположенного над этими лилиями. Некие безымянные твари, состоящие только из усиков с присосками или стволов с пастями, или черви с ядовитыми жалами и приспособлениями для выброса в воду чернил, передвигающиеся с помощью водяных реактивных двигателей, все эти создания воспринимают как милость Божью постоянное падение на свою голову смерти, которая сохраняет их жизнь и позволяет заниматься нелегким промыслом. Все это часть Вселенского Плана. Нас учат, что жизнь не требует воздуха, света и тепла. Нас учат, что какие условия Бог ни создаст, всегда найдется такая тварь, которая изыщет способ жить в этих условиях. Для живого не существует раз и навсегда заданной морфологии. Нет и обязательных условий для жизни. Тысячи неведомых растений и животных обитают в черной и холодной глубине каньонов, и у этих тварей есть свои развлечения. Их биомасса во много раз превышает массу всех растений и животных, обитающих на залитой солнечным светом и богатой водой поверхности нашей планеты. На самом дне моря, из дымящихся отверстий выделяется сульфид водорода, в котором процветают некоторые бактерии, над которыми выстраивается пищевая цепь из бородавчатых двустворчатых моллюсков и слизневиков, медуз и остистых угрей, обладающих поразительной способностью испускать флуоресцирующий свет, когда на них нападают или когда им самим надо осветить возможную добычу. У Бога есть разумные основания для всего этого разнообразия. Есть одна рыбка, она называется рыбка-топорик, живущая во тьме глубин; у нее выступающие, как протуберанцы, глаза на покрытой роговыми чешуйками голове, а кроме того, она обладает способностью освещать электрическим светом свой задний проход; это ослепляет подкрадывающегося сзади хищника. Электрифицированный задний проход — это не врожденная особенность. Просто в заду этой рыбы живут светящиеся бактерии-симбионты. В этом тоже есть Цель, хотя мы этого еще не поняли. Но если вы верите в суд Божий и допускаете реинкарнацию, то, вероятно, разумно будет предположить, что определенный вид бактерий, живущих в заду страшно древней рыбки-топорика, обитающей в океанской бездне, есть не что иное, как утилизированная и все ощущающая душа Адольфа Гитлера, которая жалко мерцает в грязи клоаки, питаясь этой грязью и купаясь в ней.