Папочка с мамочкой постятся, но нам с Володей это позволяют только наполовину и заставляют всякий день съедать по тарелке крепкого бульона. Я еще ела свое сено… то есть я хотела сказать, свой овес. Ну и гадость же! И как только бедные лошади могут этим всю жизнь питаться?

Зато мы с Володей отводим душу на икре, копченом сиге [74] , пирожках с грибами и тому подобных вкусностях. Кстати о грибах, Володька-таки не утерпел и изобразил, как две барыни в посту на улице встречаются:

– Ah, bonjour! – Bonjour, cMrie! – Est-ce que vous govez? – Oui, je gove. – Et qu’est-ce que vous mangez? – Des pirogues avec des gribéa [75] .

Только насмешил меня в то время, когда я говела, а разве это хорошо? И то я так боялась, так боялась что-нибудь забыть на исповеди сказать. Уж я припоминала-припоминала, кажется, ничего не утаила, а то ведь это страшный-страшный грех.

Самая интересная суетня началась с четверга вечера: делали куличи, мазурки [76] , и от всякого теста Дарья давала мне по кусочку, так что я сама смастерила и булочку, и мазурку. В пятницу красили яйца лаком семи цветов. У меня неважно выходит, но Володя так размалевал, просто чудо: и цветами, и разноцветными треугольниками, вот как мячики бывают. И такие веселенькие, пестренькие, просто игрушки!

В субботу приготовляли пасхальный стол. Как всегда, скатерть по краю украсили зелеными ветками – знаете, бабы продают такие, длинные-длинные, по три-четыре аршина [77] каждая! Очень красивые. Наставили много гиацинтиков, дивно хорошо вышло, а уж про то, какие вкусные вещи между всем этим разместили, и говорить нечего!

К заутрене нас ни за что не взяли, а уложили в десять часов спать и обещали разбудить, когда придут из церкви разговляться. Уж я сквозь сон слышу, что звонят, живо вскакиваю, набрасываю халатик, бегу!

– Христос Воскресе, Муся! – говорит мамочка.

И всякий год, когда я первый раз слышу эти два слова, у меня точно какие-то мурашки по спине пробегут, в горле что-то зажмется, точно плакать хочется, и я не могу сразу, совсем сразу ответить: «Воистину Воскресе»! А колокола гудят, весело, торжественно, радостно так. Ах, хорошо, хорошо!

На первый и на второй день приходили поздравители, христосовались, ели, пили, пили и ели. Мы, дети, плюс Снежины катали яйца, а в еде от поздравителей тоже не отставали. Наконец вчера мамочка повела меня к тете Лидуше.

Володька страшно смеялся, когда узнал, что я хочу будущему Сереже барашка отнести, мамочка тоже говорила, что он еще не поймет, но я все-таки игрушку в карман положила да еще прихватила хорошенькое пестрое яичко. Что ж тут не понять? Держи в руках да смотри.

Приходим. Ну, конечно, нас целуют, обнимают. Тетя Лидуша радостная, сияющая, Леонид Георгиевич тоже.

– Хочешь, Муся, конечно, Сережу моего посмотреть? А он славный будет мальчуган. Вы как раз вовремя пришли, он теперь не спит – гуляет. Пойдем.

Входим. Смотрю направо, налево – никто не гуляет, стоит только, нагнувшись над кроватью, широкая голубая спина, а посреди комнаты прелестная плетеная колясочка из белых палочек, а между ними голубое что-то просвечивает.

– Ну-ка, Александра, покажи барышне нашего кавалера, – говорит тетя.

Голубая спина отодвигается. Я подхожу. На кровати лежит и барахтается что-то маленькое, красное-красное. Неужели это и есть Сережа? Бедная, бедная тетя Лидуша! Ведь это ужасно, иметь такого сына!

Я нагибаюсь и начинаю его разглядывать. Он ни брюнет, ни блондин, потому что волос у него совсем нет, только на макушке какой-то рыжеватый клок торчит. Глаз – ни больших, ни маленьких, ни серых, ни черных, а только две узенькие полоски, и там что-то синевато-мутное просвечивает. Бровей и ресниц и в заводе нет. Зато рот – от уха до уха, и внутри ничего – пусто! А уши торчат, как ручки у котелка. Ноги и руки – все кверху, а пальцы и на ногах, и на руках растопырены, точно двадцать червяков в разные стороны торчат, и все это дрожит, трясется. А какой он красный!.. Целиком, с головы до пят такого цвета, как вареные помидоры.

И потом, я думаю, что он больной. Не переломана ли у него спина? Потому он вытянуться не может, все ноги кверху торчат. Бедный ребенок! Бедная тетя Лидуша! Это ужасно!.. Но она, кажется, довольна… Нет, верно, так только притворяется, нельзя же всякому сказать: «Какая я несчастная, что у меня такой уродец родился». Коли Бог послал, ничего не поделаешь, – люби.

Хотела я его на руки взять, но он весь мягкий, точно кисель, того гляди развалится. Правду Володя говорил, какие ему игрушки, ничего он ровно не понимает. Кисель киселем!

– Ну, довольно ему «гулять», еще простудится, вот уже икать начинает, – говорит тетя Лидуша.

Это «гулять» называется: дрыгать руками и ногами сразу – ну, прогулочка! Но как это он умудряется ногу в рот засовывать, неужели можно дотянуть? Непременно попробую.

Тетя и Леонид Георгиевич наперерыв спрашивают:

– Ну, видела, какой славненький?

Я что-то бормочу и краснею. Неловко же правду сказать…

– А знаешь, Муся, что мы решили? Через неделю собираемся его крестить, и отгадай, кто будет его крестная мама? А?

Неужели?!..

– Тетя Лидуша… неужели?..

– Ужели! Крестная мама будет наша Муся, а крестный отец – твой любимец, Петр Ильич.

Господи, вот счастье! Об этом я даже и не мечтала. Жаль только, что крестник мой того… Подгулял немножко, даже и очень множко, но авось покрасивеет еще, может, он такой потому, что еще не крещеный. Дай-то Бог! И отчего они его так долго не крестят? Ведь это ужасно неприятно, сын – язычник.

Ну вот нашего маленького нехристя и окрестили, теперь все в порядке. И так это торжественно, интересно все совершалось.

Мамочка объяснила мне, что у русских водится такой обычай, чтоб крестная мать дарила своему крестнику рубашечку, чепчик и белое одеяльце: мальчику с голубыми бантами, девочке – с розовыми. Вот она вещи эти и раздобыла, все такие красивые, с вышивками, кружевами, а одеял так даже целых два: одно светло-голубое, атласное стеганое, – другое белое пикейное [78] , с голубыми бантами. Потом еще купила она такой большой пестрый платок для батюшки, руки вытирать. По-моему, гораздо проще полотенце повесить. Нет, говорят, платок полагается. А только что ему потом с ним делать? Самой мне мамочка сделала тоже белое платье с голубым шарфом и всякими голубыми принадлежностями.

Накануне крестин вдруг звонок, является Петр Ильич. Мамочка выходит.

– Нет, – говорит, – простите, Наталья Николаевна, этот раз я не к вам, а по важному делу к моей кумушке.

Ведь мы теперь с ним кумовья – вот потеха! Лечу.

– Ну-с, дорогая кумушка, честь имею преподнести и просить завтра же непременно надеть эту штучку.

С этими словами он протягивает мне пакетик. Я благодарю и спешу развернуть, но там, по обыкновению, бумаг и ленточек невесть сколько понапутано, точно в Сибирь посылку отправлять собрались. Ну, наконец! Открываю…