Алсиона долго молчала и даже не смотрела на него. Хрипло дыша, она пыталась овладеть собой. Ее молчание ранило Думитру куда сильнее, чем самые яростные обвинения. Ему хотелось обнять ее, прижать к себе, но он знал, что Алси сейчас не позволит ему прикоснуться к себе. Он никогда не видел ее такой настороженной, даже в день свадьбы, когда она очень старалась казаться спокойной и уверенной, какой не была на самом деле. Сейчас, ссутулившись, Алси всем видом давала понять, что надо держаться подальше. Что ж, он заставит себя сохранять дистанцию.

– А до того как ты увидел нас вместе, ты знал, что я не любила его? – наконец спросила Алси, подняв глаза. Прямолинейность теперь была ее оружием, откровенность – щитом.

– Нет, – признался Думитру, хоть правда и задевала его гордость. – Я надеялся на это, но точно не знал. И даже сейчас, после всего случившегося, я боюсь, что ты решишь оставить меня. – Подвинув стул, он сел рядом, и Алси повернулась к нему, то ли чтобы прогнать, то ли внимательно посмотреть, он не мог сказать. – Ты из-за этого плачешь? – рискнул спросить Думитру, хотя толком не понимал, что значит этот вопрос.

– Нет. Да. – Она запнулась и опустила глаза на свои маленькие белые руки. – Ты не доверял мне. У тебя не было веры в меня, в нас, в то, что нас связывает. И поэтому ты вынудил его говорить ужасные вещи, превратил все в фарс, выставил нас всех глупцами… потому что хотел, чтобы он обидел меня… потому что ты хотел обидеть меня…

Думитру окаменел от этих слов, хлестнувших его, словно пощечина.

– Я не хотел тебя обидеть, – глухо сказал он.

– Разве? – Алси бросила на него быстрый взгляд. – Окажись ситуация противоположной, сомневаюсь, что на его месте ты поступил бы лучше. «Зачем вам моя жена?» – Алси точно изобразила возмущенный тон Бенедека. – «Потому что мне нужны ее деньги, чтобы купить овец и прорыть канал». – Попытка копировать голос Думитру оказалась неудачной. – «Выйти за меня замуж, чтобы финансировать революцию, более романтическая идея», – продолжила она воображаемый диалог.

Алси замолчала и быстро опустила ресницы, а когда снова открыла глаза, они были полны слез.

– Если я и любила его или хотела воспользоваться его благородством, чтобы сбежать отсюда, теперь это невозможно. Ты разбил мне сердце, показав, какой он тщеславный и эгоистичный человек.

– Твое сердце принадлежит мне, – выдавил Думитру.

Слова вырвались у него прежде, чем он успел их обдумать. На лице Алси отразилось изумление, и Думитру стиснул зубы. Как он мог рассказать ей о безумной ярости, охватившей его, когда другой мужчина явился в его замок, в его дом, с требованием вернуть нареченную? Как мог объяснить охватившее его умопомешательство, когда он увидел, что она смотрит на Бенедека словно на волшебное видение? В ее взгляде не было любви, это правда, но какое-то неприкрытое восхищение заставило его незамедлительно действовать. Выставить этого типа с проклятиями и угрозами у нее на глазах было невозможно. Перед мысленным взором Думитру тогда мелькали картины, как Алси умоляет соперника увезти ее из Северинора, стать ей мужем и бежит с ним. Думитру понимал, что эти страхи смешны, но ничего не мог с собой поделать, даже сейчас от одних воспоминаний об этой мифической возможности у него сдавило грудь.

– Я боялся, – наконец признался он. – Я знаю, это глупо. Но, глядя на него, я подумал, что того, что нас объединяет, тебе недостаточно, что ты захочешь оставить меня… – Думитру не договорил.

– Это жестоко, – тихо сказала Алси. В ее голосе не было обвинения. Она просто констатировала факт.

– Да. – Думитру замялся. – Я сожалею о случившемся.

В самом деле? Сейчас – да, он раскаивался в содеянном. Но он действительно мог потерять ее – и не в приданом дело, в тот момент он не думал о фунтах и талерах, – потерять ее…

У Алсионы вырвался дрожащий смех. Даже в слезах она была красива, ее кожа напоминала полупрозрачный тончайший фарфор, а глаза отливали яркой зеленью.

– Храни нас Господь! Думитру, доверяй мне хоть немного.

От этих слов у него в сердце словно нож повернули.

– Конечно, – ответил он.

Но внутренний голос предательски напоминал о двух тайнах, которые Думитру скрыл от жены: о планах на ее приданое и о втором, неофициальном, своем занятии, о котором, к несчастью, упомянул Бенедек. Ей не нужно об этом знать, сказал себе Думитру. Он хороший муж. Знай отец Алси, что дочь выйдет замуж за человека, который станет заботиться о ней, он не стал бы прятать от зятя ее деньги. Зачем жене деньги? Они ей нужны только в том случае, если муж негодяй и скряга. А что касается другого секрета… Алси нужно защитить от тех игр, которые он ведет с великими державами. Однажды это может обернуться большими неприятностями, и она должна быть невиновной и ни в чем не замешанной. Скверно уже то, что Николай Иванович Бударин узнал о ее существовании, поскольку наличие семьи – это слабость, которой может воспользоваться русский шпион, да и другие не упустят такой возможности.

Алсиона подняла руку к рассыпавшимся по его плечам локонам и намотала прядь на палец.

– Ты изменил внешность, чтобы походить на барона? – спросила она. – И одурачить меня?

Думитру смущенно провел рукой по чисто выбритому подбородку.

– Честно говоря, да. Я хотел вернуться к бороде и коротким волосам, но вспомнил, как сильно чешется лицо, пока отрастает борода, и всегда забываю сказать Гийому, чтобы подрезал мне волосы.

Алси легко провела рукой по его щеке.

– Если хочешь, можешь подстричь волосы, но мне нравится твое гладкое лицо, – почти застенчиво сказала она.

– Потому что оно напоминает тебе Бенедека? – улыбнувшись, поддразнил ее Думитру.

– Потому что оно напоминает мне тебя, когда я впервые тебя увидела, – серьезно ответила она.

Потом она улыбнулась, и Думитру с гордостью и облегчением почувствовал, что все будет хорошо. Пока оба его секрета останутся тайной.

После неожиданного визита Бенедека прошло полторы недели. Жатва была в разгаре. Большую часть года крестьяне отличались задумчивостью и неторопливостью, но Думитру давно решил, что одиннадцатимесячная пассивность с лихвой искупается неистовостью уборки яровых. Впервые он увидел, как собирают урожай, четырехлетним, стоя рядом с дедом.

Последние несколько недель Думитру и старик Раду, давно признанный крестьянами самым мудрым в том, что касается земли и погоды, постоянно осматривали созревающие поля, на которых оттенки зеленого сменялись золотом спелых колосьев. Наконец Раду с великой важностью зашел в кабинет хозяина – Думитру заранее продумал этот визит, – «чтобы поговорить с молодым графом». Остальные терпеливо ждали у дверей кабинета. Через некоторое время Раду вышел и официально объявил, что наутро на рассвете начинается жатва.

Изобилие плодов этого щедрого лета разительно контрастировало со скудными урожаями времен молодости Думитру, когда за убогим достатком маячил зловещий призрак голода. А теперь «молодой граф» был возведен чуть ли не в статус святого, хотя Думитру по собственному опыту знал, что, как только зерно будет убрано, эффект сойдет на нет и очередные новации будут встречены с прежним подозрением и упрямством.