Вот характерный пример. Во времена противостояния Москвы и Тушинского лагеря против царя поднялось волнение, возглавленное знатными дворянами. И только твердая позиция патриарха дала Василию Шуйскому возможность устоять: «Князь Роман Гагарин, Григорий Сумбулов и Тимофей Грязной и иные многие пришли в Верх, к боярам, и начали говорить о том, чтобы царя Василия сменить. Бояре же им отказали и побежали из града по своим дворам. Они же [заговорщики] пошли к патриарху и взяли его из соборной церкви от [святительского] места и повели его на Лобное место. Он же, как крепкий адамант, утверждал [правду] и заклинал [их], не ведя на такую дьявольскую прелесть прельщаться. И пошел патриарх на свой двор, они же послали за боярами; и бояре отнюдь к их дьявольскому совету не поехали, один к ним приехал боярин князь Василий Васильевич Голицын. Из полков же бояре, собравшись, пришли к царю Василию. Те же [заговорщики] с Лобного места пришли с шумом к царю Василию. Царь же Василий вышел против них мужественно, не боясь убийства от них. Они же, видя его мужество, ужаснулись, и побежали от него все из города, и отъехали в Тушино человек с триста. Царь же Василий в Москве с боярами, осаду укрепив, сел в осаде».

Другой бунт пришелся на период жесточайшей борьбы со Лжедмитрием II. Он вспыхнул во второй половине февраля 1609 года, «на сыропустную субботу».

Сам Гермоген подробно описал столкновение с разгневанной толпой, принудившей его к диспуту на Лобном месте.

Зачинщики волнений принялись выкрикивать обвинения в адрес Василия Ивановича: «Он тайно убивает и бросает в воду нашу братию, дворян и детей боярских, не щадит жен их и детей! Убил уже тысячи с две!» Поскольку слухи о чудовищных жестокостях Василия Шуйского, очевидно, имели под собою мало правды, патриарх спокойно ответил: «Как такое можно утаить!» Но те не переставали волноваться. Тогда он спросил: «Хорошо же, назовите, когда и кого коснулась эта пагуба?» Толпу взяла оторопь: сколь ни силились, а никого вспомнить не могли. Не то что две тысячи, а хотя бы одну-единственную жертву тайных казней… Сбавив тон, оппоненты Гермогена все же попытались продолжить дискуссию: «Ну… это вот только сейчас такой приказ вышел: наших — топить! Мы против него и собрались». Святитель поинтересовался: «Кого ж ныне топить повели?» Он услышал смущенный ответ (назвать-то некого): «Мы как раз за ними послали, возвращать. Сами потом их увидите…» Лидеры волнений, переменив тему, взялись ругать царя, но ничем своих укоризн подтвердить не могли, «ничто бо в их речах обрелося праведно, но все ложно». Отбив первую атаку, Гермоген встретил грудью и вторую. Зачинщики достали откуда-то «прелестную» грамотку, писанную тушинцами для москвичей. Там говорилось: «Князя… Василья Шуйского одною Москвою выбрали на царство, а иные де городы того не ведают. И князь Василей де Шуйской нам на царстве не люб, и его де для кровь льется и земля не умирится. Чтоб де нам выбрати на его место иного царя!» Гермоген легко отвел удар: «Дотоле Москве ни Новгород, ни Казань, ни Астрахань, ни Псков и ни которые городы не указывали, а указывала Москва всем городом. А государь царь и великий князь Василей Иванович всеа Русии возлюблен, и избран и поставлен Богом, и всеми русскими властьми, и московскими бояры, и вами, дворяны, и всякими людьми всех чинов, и всеми православными християны. Да и изо всех городов на его царьском избрании и поставлении бьии в те поры люди многие, и крест ему государю целовали вся земля, что ему государю добра хотети, а лиха и не мыслити». Иными словами, святитель напомнил: за царя — Церковь, боярство, дворянство московское, которые ныне, забыв о собственной присяге, вышло буянить; за царя высказались и выборные люди из городов. Видно, хоть и не Земский собор утверждал кандидатуру Шуйского на престол, но кое-каких представителей из городов собрать успели. Гермоген намекал: ну а те города и земли, где крест Василию Ивановичу не целовали, имеют ли право указывать прочим? Его оппоненты не унимались. Они пеняли Василию IV: из-за него-де «кровь льется и земля не умирится». О, нет! — отвечал патриарх, — не того государя волею столь ныне худо Руси! Сам Царь Небесный попустил ей многие страдания: «Своими живоносными усты рек Господь: “Возстанет язык на язык и царство на царство, и будут глади, и пагубы, и трусы[35]”, — ино все то в наших летах исполнил Бог, да и ныне исполняет слово Свое». Ради чего голод, мор, нашествие иноплеменников, междоусобная брань и прочие беды обрушены теперь на головы русских? Они встали на «царствующих», — объяснил Гермоген. Зачинщики, исчерпав аргументы, сделались неинтересны толпе. Вместо бурной борьбы, вместо доброго согласия с духовной властью она увидела лишь невнятные словопрения, в коих вожди ее оказались слабее патриарха. Люди начали разъезжаться: «…иные в город, иные по домом поехали, потому что враждующим поборников не было и в совете их к ним не приставал никто. А которые и бьии немногие молодые люди — и оне им не потакали ж, и так совет их вскоре разрушился».

Порой выходило так, что патриарх с духовенством решал проблемы, с коими царю справиться не удалось. Так, выше уже говорилось о голоде в осажденной тушинцами Москве и о ценах на хлеб, искусственно задранных торговцами. Василий ГУ очень долго не мог освободить дороги, перекрытые неприятелем, для свободного притока продуктов в столицу. Не мог справиться и с непокорными продавцами зерна.

Тогда за дело взялся Гермоген. Как столп Церкви, он начал с проповеди в Успенском соборе, обращенной к народу «всякого чину», специально созванному по такому случаю. Патриарх «много поучая, дабы в любовь и в соединение тех привести и на милосердие превратить». Потом царь молил всех от вельмож и до простых людей, чтобы на торгу всенародном продавали всяко зерно «во едину цену и не возвышали цены и сильнии имением не закупали б на много время и не оскудевали маломощных». В ответ послышалось: «Ни, царю праведный! Ни, владыко святый! Вси не имамы чрез потребу, но токмо на мало время».

Тогда святитель решает действовать с помощью духовенства и подает царю совет обратиться за помощью к монастырским властям. Они призывают к себе келаря Троице-Сергиевой обители (одной из богатейших в России), инока Авраамия Палицына, и дают распоряжение: «Елико убо имаши жит в житницях чудотворцовых, продаждь от сих на купилищи всенародном малейшею ценою». Келарь продает 200 мер зерна по указной цене. Сам он потом будет с иронией вспоминать: «Житопродавцы… зелне гневахуся и оцепеневаху. Слышано бо бысть им, яко вся запасная сокровища великаго чюдотворца распродавати и на долго время прострется обнижение цене и бедам их велик убыток будет. Добрейши же начашя спускати цену…» Мера, придуманная патриархом, имела ошеломляющий, но временный эффект. Впоследствии зерноторговцы опять повышают цены — горше прежнего. Гермоген и Василий IV желают прибегнуть к испытанному средству — распродаже хлеба из закромов Троице-Сергиева монастыря. Но тут келарь принимается возражать: а чем тогда питаться самим инокам? Царь обещает: если цены вырастут даже в десять раз по сравнению с нынешними, он будеть «питать» троицких иноков на казенные средства. На рынок уходит еще 200 мер зерна. «И паки бысть радость миру и болезнь житопродавцем».

Таким образом, Гермоген вовсе не являлся второстепенной фигурой на доске большой политики. Он имел влияние на дела и проявлял, несмотря на изрядный возраст, большую энергию в решении практических проблем.