широкомасштабного освоения земель. Расширение орошаемых территорий обычно коррелирует с наличием трудоемких аграрных экономик. Таков результат ограниченного давления, требующего инноваций в производительных технологиях, и потребности в более высокой продуктивности в докапиталистических, принудительных трудовых отношениях [Brenner. 1986. Р. 27–32]. Хотя в Европе начала тысячелетия бывали случайные инновации в аграрной технике – например, железный плуг, водяная мельница, улучшенные системы упряжи и севооборот, – они возникали не из систематического инвестирования в средства производства, а потому не породили самовоспроизводящегося цикла аграрной технологической революции. Сами по себе эти инновации не были способны удовлетворить запросы растущего населения. Чаще всего в результате инициатив сеньоров, стремящихся увеличить свои сельские территории, с которых они получали доходы, или же утвердиться в качестве независимых и наделенных землей представителей знатного класса, леса, болота, пустоши, заливные луга и даже озера и отдельные части моря (например, во Фландрии, где такие части осушали и окружали дамбами) уступали, освобождая место для пахотных земель. Этот период беспрецедентной по своему масштабу расчистки земель описывается Блохом как «наиболее значительное прибавление к общей культивируемой площади в этой стране [то есть во Франции] с доисторических времен» [Bloch 1966а] (см. также: [Fourquin. 1975]). Внутренняя колонизация изменила сельский ландшафт феодальной Европы, вступившей в цикл, в котором эти изменения стимулировались ростом населения.

С другой стороны, поскольку общая территория осваиваемых земель в пределах старой Франкской империи оставалась ограниченной, внутренняя колонизация дополнялась внешней колонизацией, завоеванием иных народов [Wickham. 1994. Р. 140]. Замыкание линий родословной в пользу самого старшего сына сразу же создало хроническую проблему обеспечения младших сыновей знати. Именно эти младшие сыновья, «юнцы», наиболее «естественно» стремились покинуть пределы семейных территорий[69].

Компании молодых людей… сформировали клинок феодальной агрессии. Постоянно стремясь к приключениям, в которых можно было заработать «честь» и «награды», и желая по возможности «вернуться богатыми», они все время были в движении, разогреваемом военным задором. Именно в этой неустойчивой среде постоянно рождалось брожение, которое обеспечивало людской силой любые сколь угодно длительные экспедиции [Duby. 1977а. Р. 115].

Густо заселенные и обрабатываемые области между Луарой и Рейном особенно отличились в производстве избытков аристократии, искавшей независимые земельные ресурсы, необходимые для основания и поддержания династии: «Младшие сыновья и дочери выставлялись из родительской обители и лишались наследства: незамужних дочерей отдавали в монастыри, тогда как младшие сыновья вступали в Церковь, отправлялись на поиски приключений в свите какого-либо сеньора или же собирались в поход в Святую Землю» [Evergates. 1995. Р. 17]. Поэтому внешняя колонизация не была просто непосредственным результатом перенаселения, она опосредовалась и усиливалась исключительными схемами наследования, обусловленными изменениями в системе имущественных прав. Это позволяет нам описать усилившуюся «международную» циркуляцию рыцарей, рекрутировавшихся из числа младших сыновей.

Многих младших сыновей и вообще детей, естественно, отправляли в аббатства и монастыри, где они должны были принять целибат. Такова была судьба большинства дочерей благородного происхождения, которых не удалось выдать замуж в аристократические семьи. Однако серьезной ошибкой было бы отделение воспроизводства церковных сеньорий от общей логики их политической экономии. Заключение в монастырях не могло устранять груз перенаселенности неопределенно долгое время, поскольку семьи будущих монахов и монашек должны были приносить дары (обычно в форме земель) по случаю пострига своих отпрысков. Церковные сеньории не могли позволить себе содержать неопределенно большое число непроизводящих монахов и прелатов, не сталкиваясь рано или поздно с экономическими затруднениями[70]. В самом деле, духовенство проявило явную заинтересованность в накоплении земельных пожертвований в удаленных местах, которые захватывались под папскими знаменами под предлогом распространения римского церковного обряда. Симптоматично то, что даже те страны, которые были христианизированы еще до начала нового тысячелетия – Ирландия и Англия, – но уклонялись от политической интеграции, экономической эксплуатации и контроля со стороны постгрегорианской Церкви, – оказались под прицелом того же самого колонизационного и завоевательного натиска, что и языческие страны.

Мы должны уточнить структурные предпосылки крупной аристократической экспансии конца XI в. По Бартлетту, аристократическая перенаселенность была в большей степени свойственна низшей знати, а не ее высшим слоям, и особенно – рыцарскому классу [Ganshof. 1970. Р. 69; Bartlett. 1993. Р. 48]. Этот класс отличает именно то, что его представители были почти поголовно безземельными. Такое качество вошло в неустойчивое сочетание с постоянной боеготовностью рыцарей. Желая взобраться по феодальной социальной лестнице и заполучить наивысшие блага феодального общества, то есть землю и рабочую силу, рыцари были зажаты в тиски между обеднением и приключениями. В результате они связывали свои судьбы с военачальниками – будь они папами, императорами, королями или крупными территориальными князьями. Ведь, «чтобы сколотить состояние, нельзя было начинать с нуля. Молодой амбициозный рыцарь мог предложить свои услуги приглянувшемуся ему князю и надеяться на то, что этот сеньор окажется успешным и пожелает разделить с рыцарем часть своих доходов» [Bartlett. 1993. Р. 36]. Удачные случаи, предоставлявшиеся рыцарям, занятым завоевательными походами, могли вознести их до самой вершины феодальной пирамиды, то есть до королевского титула. В период двух следующих столетий на территории франкской периферии размножились новые королевства – Кастилия, Португалия, Богемия, Иерусалим, Кипр, Сицилия, Фессалоники, которые занимались новыми династиями, вдохновляя многих обычных рыцарей рискнуть своей жизнью за пределами Римского христианского мира. Впечатляет то, что из перечисляемых Бартлеттом пятнадцати монархов, обнаруживаемых около 1350 г. в Римском христианском мире, «только три семьи – шведские Фолкунгеры, датский королевский дом и польские Пясты – были не франкского происхождения» [Bartlett. 1993. Р. 41][71].

Здесь мы достигаем пункта, когда наиболее активная социальная группа XI в. выходит на «международную» историческую сцену – со всем своим апломбом и гордыней: таков рыцарский класс, чье неустойчивое экономическое положение в сочетании с избыточной милитаризацией сделало его наиболее вероятным кандидатом для внешней агрессии. Однако дифференциация правящего класса на низшую и высшую знать не означала, что единственной исторической задачей рыцарей будет ведение широкомасштабных завоеваний. Скорее, она означала, что магнаты из старых франкских семей, которые выжили в бывших приграничных сеньориях каролингской периферии (особенно в Нормандии, Каталонии и Саксонии), так же, как и папство, нашли себе исполнительного и боеспособного союзника для такого невероятного и неслыханного предприятия, каковым было завоевание Англии, Испании, восточной Европы и Святой Земли.

Прежде чем перейти к изучению этих завоеваний, остановимся на мгновение, чтобы дать общее описание перехода от Раннего Средневековья к Высокому, когда установилась социополитическая конфигурация, благоприятная для геополитической экспансии, в результате которой имперская иерархия уступила место многоакторной Европе[72]. Когда преемники Карла Великого оказались в положении, в котором они не могли гарантировать прибыли своей аристократической свите, магнаты присвоили их политические полномочия (права бана) и перенаправили «национальный» доход в собственные карманы.