Герцль сделал печальный вывод, что барон просто не понял всю важность окрыляющей его мечты. В тот же самый день, после беседы, Герцль написал барону, что собирается организовать еврейский национальный заем для финансирования миграции в Землю Обетованную. Это будет не филантропическое, а национальное движение, призванное объединить весь еврейский народ под единым знаменем. Его адресат мог бы насмешливо спросить: но что есть знамя? Палка с тряпкой? Нет, отвечает Герцль, знамя означает намного больше. «Под знаменем люди обретают лидерство, которое, возможно, приведет их даже к Земле Обетованной. Ради знамени люди живут и умирают». Попытки склонить барона на свою сторону явно потерпели неудачу, однако Герцль не отступал. Пусть даже беседа и не имела успеха: она помогла Герцлю внести ясность в свои собственные проекты. В течение следующих трех недель он писал длинный меморандум, который содержал все основные идеи, развитые впоследствии в «Еврейском государстве». Герцль хотел обратиться к семейному совету Ротшильдов: он все еще не отказывался от идеи добиться успеха при помощи «еврейских денег».

Для Герцля эти недели были временем огромного эмоционального напряжения. «На протяжении этих недель я не раз боялся, что сойду с ума», — писал он в своем дневнике. Он больше не сомневался в величии своей миссии и в том, что его имя будут упоминать среди великих благодетелей человечества. Возможно, он разрешит не только еврейский вопрос, но и основные социальные проблемы. Его переезд из Вены в Париж был «исторической необходимостью», а создание еврейского государства — общественной потребностью: «По-моему, для меня жизнь закончилась и началась мировая история». И снова сомнения: способны ли будут евреи оценить его миссию? Поймут ли эти робкие, беспомощные существа призыв к свободе и мужественности? Герцль попеременно то испытывал оптимистический подъем, то впадал в депрессию. «Я полностью от всего отказываюсь. Сейчас евреям помочь невозможно. Если бы нашелся кто-то, способный указать им путь к избавлению от бедствий, они отнеслись бы к нему с презрением. Это развращенные творения гетто». Но все же Герцль продолжал добиваться своего. Отчаяние и черные мысли он доверял только своему дневнику. Для внешнего мира он излучал убежденность и уверенность. В последующие годы, когда судьба сионизма оказалась в затруднительном положении, Герцль говорил своим ближайшим друзьям: «Я не лучше и не умнее, чем любой из вас. Но я остаюсь неустрашимым, и поэтому руководство принадлежит мне».

Но в то время Герцль никем не руководил, и о манифесте, который он написал, знали лишь несколько его друзей. Один из них думал, что у Герцля из-за переутомления помрачился рассудок. Он советовал ему отдохнуть и полечиться. Остальные были тронуты его искренностью и нравственной силой его идей, но считали, что обращение к Ротшильдам почти наверняка будет бесполезным. Может быть, Герцль опубликует свои взгляды в форме литературного романа? Герцль принял вызов. Столкнувшись с пренебрежением со стороны «богатых евреев», он решил обратиться к широкой публике. В результате в феврале 1896 года Брайтенштайн опубликовал «Еврейское государство» тиражом в три тысячи экземпляров.

Основные идеи этого труда можно изложить довольно кратко. В предисловии Герцль пишет, что мир нуждается в еврейском государстве, поэтому оно должно появиться. Это вовсе не утопия — по той простой причине, что само бедственное положение евреев вынуждало их искать решения еврейского вопроса. Герцль не отрицал возможности, что он опередил свое время, что страдания еврейского народа вовсе не настолько сильны, как ему представляется, и в результате еврейское государство все еще остается политической фантазией. Но даже если современное Герцлю поколение было слишком ограниченным, чтобы понять необходимость создания еврейского государства, то будущее, лучшее поколение дорастет до этой исторической миссии. Подобно большинству современных ему приверженцев ассимиляции, Герцль считал антисемитизм — «еврейский вопрос» — средневековым пережитком. И прогноз его был не особенно оптимистичным: да, возможно, что человек неуклонно совершенствуется в нравственном отношении, но при этом прогресс его происходит невероятно медленно: «Если мы будем ждать, пока обычный человек станет таким же великим по духу, как Лессинг… нам придется ожидать всю нашу жизнь, жизнь наших детей, наших внуков и наших будущих правнуков». И что же остается делать? К счастью, технический прогресс сделал возможным разрешение проблем, к которым невозможно было даже подступиться еще несколько поколений назад. Далее Герцль продолжал рассуждение по поводу еврейского государства. Он не хотел никого принуждать к массовой эмиграции. Если некоторые (хотя бы даже и все) французские евреи возражают против его проекта, так как они уже ассимилировались, — ничего страшного, этот проект им не повредит. Напротив, он принесет им выгоду, поскольку они, равно как и христиане, освободятся от беспокойной и неизбежной конкуренции с еврейским пролетариатом, и антисемитизм исчезнет. Герцль пытался предупредить и опровергнуть и другие возможные возражения. Так, эмиграция не должна вести евреев прочь из цивилизованного мира в пустыню. Ее следует проводить полностью в рамках цивилизации: «Мы не возвратимся на низшую стадию, а поднимемся еще выше. Мы не будем жить в грязных лачугах, мы построим новые, более красивые и современные дома и будем жить в них в полной безопасности» [52].

Но была ли эмиграция действительно необходима? Герцль исследовал множество случаев гонений, которым подвергались евреи. На них нападали повсюду — в парламенте, на ассамблеях, на улице, с церковной кафедры. Их пытались вытолкнуть из бизнеса («Не покупайте у евреев!»). Еврейскому среднему классу угрожали; положение врачей, юристов, учителей с каждым днем становилось все нестерпимее, страсти толпы, направленные против состоятельных евреев, накалялись. Короли и правительства не могли защитить еврейское население, они лишь навлекали на себя ненависть народа, если проявляли слишком большую благосклонность к евреям: «Народы, среди которых жили евреи, тайно или явно были заражены антисемитизмом». В 1896 году подобные утверждения были преувеличены, звучали панически, почти истерично, и когда Герцль высмеивал веру в безграничную способность человека совершенствоваться как сентиментальную чепуху, на него, конечно, набрасывались как на обскуранта. И все же, если обратиться к европейской истории, в некоторых отношениях Герцль был чересчур оптимистичен. Он утверждал, что там, где евреи получили равные права, их не могут отменить, потому что это будет противоречить духу эпохи, а также приведет всех евреев в ряды революционеров[53]. Экспроприация еврейской собственности практически невозможна, так как вызовет всеобщий экономический кризис. Но если враги евреев не могут от них избавиться, это провоцирует еще большую их ненависть. Антисемитизм растет не по дням, а по часам. И он будет расти, так как причины для этого все еще существуют, и они неискоренимы. Возможно,