Она наклоняет голову.

– Не думаю. Как твоя лодыжка?

Я вращаю ногой под стеганым одеялом.

– Нормально.

– Хм-м-м, – протягивает она. Не будь я занята поглощением еды, обязательно спросила бы, почему она так странно себя ведет.

Миска почти опустела, отчего я задаюсь вопросом, не заняться ли в будущем поеданием еды на скорость.

– Немного походи, чтобы ночью нога не затекла, – советует Валери, когда я подбираю вилкой остатки соуса.

– Наверное, вы правы, – соглашаюсь я и перекидываю на пол ноги, лодыжка тут же возмущенно ноет. – Все равно мне нужно сходить в туалет.

– Тебе понадобится вот это.

Вместо миски в руках у меня оказывается бандаж для лодыжки, а под ним покоится сложенное платье синего цвета.

– Для чего это? – подозрительно интересуюсь я.

– О, у меня был бандаж. Им как-то пользовался Алекс после спортивной травмы.

Она точно что-то задумала.

– Валери, не бандаж. Зачем мне платье, если магазин закрыт? Даже если и открыт.

– Тебе нужно принять душ, вымыть с кожи и волос озерную воду. Тебе сразу полегчает. Ну и выгуляй мое старое платье. Годами оно не видело ничего, кроме дальнего угла моего шкафа.

Интересно, когда взрослеешь и начинаешь заботиться об одежде, мамы так себя ведут?

Не хочу, чтобы мысли обратились к утрате Дженны и моей маме, так что выдавливаю из себя:

– Ладно. Но это глупо, ведь я его сниму перед сном.

– Дорогая, все глупо. Жизнь слишком коротка, чтобы быть другой.

Стоя под горячей водой, я ощущаю себя невероятно хорошо. Втираю шампунь в волосы до тех пор, пока пальцы не скользят по ним со скрипом. В углу на подставке цвета меди стоит около десятка ярких бутылочек с гелем для душа. Я останавливаю выбор на пузырьке с запахом ванили и сахара. Он напоминает мне о духах Дженны, но в этом нет ничего страшного.

Подруга всегда пыталась нарядить меня. Под предлогом похода в большой сетевой книжный магазин она тащила меня в торговый центр за одеждой, вроде как подготовиться к школе.

– Примерь эту штучку, – говорила она, заталкивая меня в примерочную, – только ее, обещаю.

При этом она ни разу не давала обещание на мизинце, потому что безбожно лгала. Однажды Дженна даже заперла меня в примерочной, и я не могла выбраться из-за забаррикадированной двери, на которой висели вешалки с тонкими блузками, льняными штанами и комбинезоны с кружевными вставками. Зачастую она сдавалась только тогда, когда я все-таки выходила из себя.

– Почему ты так ненавидишь покупки? – как-то спросила она. – Примерку одежды?

Подруга как раз успокаивала разгоряченную меня, прохаживаясь по магазину техники, в котором все только хотели поиграть с прикольными гаджетами, а не купить их. Чтобы выиграть время на ответ, я медленно положила гоночную машинку с поддержкой блютуз на полку.

Моя ненависть к одежде была вызвана многими причинами. В младшей школе, когда в начале учебного года девочки приходили в новеньких розовых курточках, мне доставалось лишь то, что мама отыскивала в отделе распродаж. Наша семья всегда была малообеспеченной. И я ненавидела, что это можно было заметить при взгляде на мою одежду.

Как я могла объяснить красивой и бесстрашной моднице Дженне, что меня до чертиков пугают ее элегантность и изящество? Даже если бы мы надели одинаковую, вплоть до носков, одежду, то подруге бы все подошло. Я же в свою очередь казалась бы девочкой, которая примеряет вещи богатой двоюродной сестры. Уильямсы, даже как-то замеченные мной в шелковых пижамных штанах и застегнутых на пуговицы рубашках, всегда выглядели как семья, сошедшая со страниц журнала. Они мечтали включить меня в свой круг, но для меня это оставалось чертой, которую нельзя пересекать.

И стоило мне посмотреть на наряд Дженны: красная плиссированная мини-юбка, блузка в бело-синюю полоску с приспущенными рукавами и сандалии на ремешках, мне захотелось расплакаться.

– Не чувствую себя собой, – наконец призналась я. – Возможно, позже буду, но сейчас все кажется… фальшивым.

– И что? – не растерялась подруга. – Притворяйся, пока не станешь кем-то, так ведь?

– Нет, – отчеканила я, – нет, так… так нечестно. Будто я обманом заставляю людей принимать меня за ту, кем не являюсь.

Но стоит мне выйти из душа и скользнуть в синее платье Валери, и впервые за долгое время я чувствую себя собой. Несмотря на то что за ушами сбились влажные волосы, что передняя часть платья велика, а подол странно касается ноги между коленом и бандажом, я завязываю в бант невесомую ленту на поясе и не ощущаю фальшивости.

Вопреки напряжению, все еще вибрирующему внутри меня, как датчик задымления, у которого заканчивается заряд в батарейках, я ощущаю себя свежей и отдохнувшей. И с появлением новой к обдумыванию информации ослабевает ноющая тоска по Дженне, отчего мне становится легче дышать, терзания сердца и разума немного отступают.

Я размеренно дышу, пока не вспоминаю о ладонях Нолана на моих щеках.

Глубоким выдохом стираю их отпечаток с кожи и, не обращая внимания на ноющую лодыжку, возвращаюсь в гостевую комнату, чтобы с благодарностью покрутиться перед Валери…

Которой уже нет.

Я думала, что она подождет меня, начнет разглядывать в своем платье и беспокоиться о моем здоровье. Фея-крестная. Но она поправила простыни и убрала миску из-под пасты. Возможно, просто спустилась в магазин.

В кафе ее нет, по крайней мере, в той части, которую видно из лифта. Я захожу за прилавок и заглядываю на прилегающую кухню. Никого.

Наклоняюсь через перила, чтобы взглянуть на первый этаж. Магазин опустел, колокольчик над дверью не шевелится, а камин даже не тлеет. Никаких признаков Валери.

От недолгой прогулки ноет лодыжка, но, будто околдованная, я иду в конец коридора. В дальней комнате горит свет; я сразу осознаю, почему меня нарядили в это платье и раньше закрыли магазин.

Натягивается прочная, как бечевка, но ослабленная после сна связь, когда я приближаюсь к Нолану и орманской комнате.

Ступив на тусклый свет, я притворяюсь, что ступила на землю настоящей Ормании. Я Эмелина. Руки превращаются в ее: поменьше и изящнее, на большом пальце правой надето кольцо, полностью сделанное из сока священного орманского ясеня. Но вместо того чтобы дотянуться до заколдованного снежного шара или усыпанного драгоценными камнями меча, как это сделала бы Эмелина, я тянусь к спящему принцу, чтобы прогнать прочь его дремоту.

Я опускаю взор на Н. Е. Эндсли и Нолана Эндсли, спящих в одном и том же теле. Он свернулся калачиком в центре вышитого на ковре компаса, под головой в качестве подушки лежит толстовка, а из-под сбитой шапки виднеются влажные после принятого душа волосы. С уголка его рта стекает едва заметная ниточка слюны. Я наклоняюсь и нежно трясу его за плечо, задаваясь вопросом, кто после внезапного пробуждения покажется первым: Н.Е. или Нолан.