Так что вскоре черепахам пришел конец – повсюду, кроме нескольких островов, куда не добрались грызуны.

* * *

Галлюцинации задыхавшейся Мэри, воображавшей себя сухопутной черепахой, были пророческими, ибо то, что давным-давно произошли с этими животными, начинало происходить с большей частью человечества.

Некое новое существо, невидимое глазу, принялось поедать подчистую все яйца в человеческой кладке. Началось это на ежегодной Книжной ярмарке во Франкфурте, в Германии. Женщины на этой ярмарке испытывали легкую лихорадку, которая проходила на второй-третий день, и зрение их порою слабело. После чего они становились в точности как Мэри Хепберн: не могли больше иметь детей. Средства от этой болезни найти не удавалось. Вскоре ей суждено было распространиться практически повсеместно.

Почти полное изничтожение могучих сухопутных черепах мелкими грызунами в точности воспроизводило историю о Давиде и Голиафе. И вот теперь история эта повторялась вновь.

* * *

Итак, Мэри уже приблизилась к смерти настолько, что ей стал различим голубой туннель, ведущий в загробную жизнь. И в этот момент существо ее вдруг взбунтовалось против большого мозга, который заставил ее зайти так далеко. Она сорвала с головы чехол от платья и вместо того, чтобы умирать, спустилась вниз, где обнаружила Джеймса Уэйта, скармливающего из-за стойки бара арахис, оливки, пьяную вишню и маринованные луковки шестерым малолетним девочкам из племени канка-боно.

Эта живописная сцена неуклюжей благотворительности запечатлеется в ее памяти на всю оставшуюся жизнь. Она навсегда запомнит его таким вот самоотверженным, сострадательным, милым человеком. Ему предстояло скончаться от сердечного приступа, поэтому ничто оказалось не в силах изменить ее ошибочного мнения об этом омерзительном типе.

Кроме всего прочего, он был еще и убийцей. Убийство это совершено было при следующих обстоятельствах:

Как-то раз один жирный плутократ подцепил его в баре на острове Манхэттен, где Уэйт промышлял проституцией, завязав разговор вопросом, знает ли тот, что с его замечательной новой рубашки из голубого велюра не спорот ценник. В венах плутократа текла королевская кровь!

То был принц Хорватии-Словении Ричард, прямой потомок английского короля Джеймса Первого, германского императора Фридриха Третьего, австрийского императора Франца-Иосифа и французского короля Людовика Пятнадцатого. Ему принадлежал антикварный магазин на Мэдисон авеню, и гомосексуалистом он не был. Он хотел, чтобы молодой Уэйт стягивал на его шее шелковый пояс от халата, подводя его вплотную к гибельной черте, а затем ослаблял петлю.

У принца Ричарда были жена и двое детей, которые находились в тот момент на отдыхе в Швейцарии, катаясь на лыжах, и жена его была еще достаточно молода, чтобы сохранять способность к зачатию, – так что молодому Уэйту, возможно, суждено было помешать рождению еще одного носителя благородных генов.

И еще: не будь принц Ричард тогда умерщвлен, Бобби Кинг, быть может, пригласил бы и его с супругой принять участие в «Естествоиспытательском круизе века».

* * *

Его вдове предстояло стать весьма удачливым модельером галстуков – под именем «принцессы Шарлотты», – хотя она была дочерью простолюдина, кровельщика со Стейтен-Айленд, и не имела права на титул или использование родового герба мужа. Тем не менее изображение его геральдического щита украшало каждый придуманный ею галстук.

В гардеробе покойного Эндрю Макинтоша имелось несколько галстуков от принцессы Шарлотты.

* * *

Уэйт распял этого борова голубых кровей на безбрежной кровати с балдахином, некогда принадлежавшей, по словам принца, матери венгерского короля Иосифа Первого, Элеоноре из Палатинате-Нойбурга. Уэйт привязал его руки и ноги к толстым угловым столбам, на которых покоился балдахин, с помощью загодя нарезанных нейлоновых шнуров нужной длины. Последние хранились в секретном выдвижном ящичке, скрытом под бахромой в ногах кровати. Ящик был также старинным и когда-то хранил любовные тайны Элеоноры.

– Привяжи меня хорошенько, потуже, чтобы я не мог вырваться, – наставлял Ричард молодого Уэйта, – но смотри не перетяни мне сосуды. Я бы не хотел заработать гангрену.

Его излишне большой мозг на протяжении последних трех лет не реже раза в месяц толкал его на подобные забавы: нанимать незнакомых людей, чтобы те слегка его придушили. Какая игра в выживание!

* * *

Принц Хорватии-Словении – возможно, под взглядами теней своих предков – объяснял молодому Джеймсу Уэйту, что тот должен придушить его настолько, чтобы он потерял сознание. После чего Уэйт, которого он знал как «Джимми», должен был начать медленно считать следующим образом: «Тысяча один, тысяча два…» и так до двадцати.

На глазах, быть может, короля Джеймса, императора Фридриха, императора Франца-Иосифа и короля Людовика принц, один из нескольких претендентов на югославский трон, предупредил «Джимми», чтобы тот не прикасался к его телу или одежде, не считая затянутого вокруг шеи пояска. При этом он должен был испытать оргазм, но «Джимми» запрещалось ускорять приближение этого момента с помощью рта или рук. – Я не гомосексуалист и нанял тебя как своего рода слугу, а не проститутку, – объяснил принц. – Тебе, возможно, трудно в это поверить, Джимми, – особенно если ты ведешь такой образ жизни, какой я думаю, – но для меня это духовное переживание, так что пусть оно останется духовным. Иначе никаких тебе ста долларов. Я ясно все сказал? Я человек необычный.

* * *

Он не стал рассказывать Уэйту, что в его большом мозгу прокручивается, пока он лежит без сознания, целая кинолента. В этих видениях ему представало отверстие некой голубой извивающейся трубы, метров пяти в диаметре – достаточно широкой, чтобы по ней мог проехать грузовик, и сияющей изнутри, точно воронка смерча. Но не ревущей – в отличие от последнего. Вместо этого из дальнего конца трубы, находившегося, как казалось, метрах в пятидесяти от начала, доносилась неземная музыка, подобная звуку стеклянной гармоники. В зависимости от извивов трубы принцу Ричарду удавалось мельком разглядеть по ту сторону какую-то золотую светящуюся точку и нечто, напоминавшее зелень.

Это, разумеется, был туннель в загробную жизнь.

* * *

Итак, Уэйт, как ему было ведено, заткнул рот кандидата в освободители Югославии маленьким резиновым мячиком и запечатал сверху заранее заготовленным обрезком клейкой ленты, приклеенным к опоре балдахина.

Затем он начал затягивать пояс на шее принца, перерезая доступ крови к мозгу и воздуха – к легким. Однако вместо того, чтобы – после того, как принц потерял сознание, испытал оргазм и увидел извивающуюся голубую трубу, – сосчитать до двадцати, он медленно досчитал до трехсот. То есть выждал пять минут.

Он поступил так под влиянием идеи, пришедшей в его большой мозг. Не то чтобы Уэйт сам этого захотел.

* * *