Случилось так, что я едва успела заметить мамину болезнь, которая привела к ее скорому уходу.

Странное началось за две недели. Я вышла из метро, передо мной шла восточного вида женщина, которая все время оборачивалась и смотрела на меня, рядом шла молодая, и вдруг она сказала ей:

– Ну, ты скажи ей, скажи! И они обе стали меня поджидать. Когда я сравнялась с ними, та пожилая вдруг мне прокричала:

– У тебя за спиной кто-то близкий умирает. Беги в церкву, молись!

Я даже не замедлила шаг, настолько мне стало страшно. Они еще что-то кричали мне вслед, но я не обернулась, потому что меня сковал какой-то нутряной ужас. Маме уже несколько месяцев назад сделали операцию, чувствовала она себя неплохо, но я на уровне подсознания понимала, что болезнь ужасно запущена. Я старалась зажмуриться, чтобы не видеть впереди плохое. У нее все больше болела нога, и я решила забрать ее к себе из Бабушкино в Чертаново. В тот день я проснулась от механического мужского голоса в своей голове. Он отчетливо сказал:

– У нее инфаркт.

Я позвонила. Мама, погруженным в себя голосом, просила привезти из аптеки какое-то лекарство от сердца. Ей сказала знакомая, что оно помогает. Я купила и приехала. Она продолжала прислушиваться к себе, словно хотела понять, что с ней происходит. Я вышла гулять с собакой. Маленькая черно-белая болонка Нора была довольна и приветлива. Но когда через десять минут позвонил таксист и мы стали собираться, собака села и стала упираться четырьмя лапами. Я потом не раз вспоминала, как я буквально вытягивала за поводок ее за дверь. Она выла, и скулила, и отбивалась от меня. Как оказалось, ей было уже все известно. Мы должны были с мамой спуститься с четвертого этажа нашей бабушкинской пятиэтажки. Нора все-таки побежала вперед, я же несла вещи и вела маму. Мне было сорок шесть лет. А ей – шестьдесят семь. На предпоследнем пролете у двери в подъезд она охнула, успев только сказать:

– Я теряю сознание, – и рухнула на меня.

Я упала, и мы вместе с ней покатились вниз. Она лежала на спине, ее глаза стали огромными, небесно-голубыми. Она последний раз выдохнула, и все. Я стала делать какое-то искусственное дыхание, но внутренний голос говорил:

– Это, все! Все. Все.

Собака, почему-то абсолютно невозмутимая, крутилась возле меня. Я вытирала кровь со своей головы, видимо, ударившись о батарею, когда падала с мамой вниз. Потом вызывала скорую, отпускала таксиста. Я была уже – не я. Единственно, что поразило тогда, что вдруг двери квартир стали открываться и оттуда появились какие-то люди-ангелы. Они накрыли маму. До приезда милиции ее нельзя было даже трогать. Они стали держать меня, гладить и поить какими-то каплями.

О, как я ненавидела всегда этот дом в Бабушкино, этот подъезд, эти серые асфальтовые дорожки, ведущие к нему, но ангелы, вышедшие тогда из дверей, об этом не знали…

Потом одна мудрая и очень старая женщина сказала мне, что уход моей мамы был насквозь символичен, даже литературен, как, видимо, и вся моя жизнь. – Посуди сама, лестница, пролет двери, порог, выход в другой мир.

Я написала тогда: «Я страдаю? Нет. Я словно болею. Я ощущаю то там, то здесь ужасное недомогание. И все сходится на точке маминого ухода. Не умея плавать, не могу никак поплыть по воле Божьей, спокойно и смиряясь с тем, что случилось. Хотя хорошо знаю – берег где-то близко. Прочла сегодня: «Смерти не существует. Закрывается одна дверь, открывается другая… Уходим из одного мира, чтобы расцвести в Другом». Вера в это никак не наполнит меня, оттого постоянная маета. Я должна пройти абсолютно свой самостоятельный путь и понять, как все устроено в мире. Тогда я смогу помогать и другим тоже».

После смерти мамы моя жизнь стала иной. Я не могла и представить, что в ее внезапности, во всем, что последовало после, будет заключено столько смысла.

Первое время я искала ее душу над собой, вокруг. Я не могла поверить в пустоту, в дыру, которая образовалась в пространстве. Одновременно надо мной возникла черная щель, откуда веяло холодом и которая мучила и манила меня. Оттуда тянуло тоской. Я стала судорожно молиться и искать Бога рядом с собой. Я не находила ничего, и меня охватывало отчаяние. Оно было тягучим и долгим и ни во что не преображалось. Вопрос: «где она?» был самым главным в эти дни.

Люди говорили мне очень разное. Все сходились на том, что это навсегда, и будет еще больнее. Говорили про то, что близость, которая была при жизни, станет гораздо больше.

Говорили, что теперь я буду узнавать людей, у которых как у меня, нет родителей.

И тогда я научилась дышать. Сначала пришел некий провозвестник. Но я не сразу догадалась, о чем он меня хотел предупредить.

У нас с Павлом оставались общие ученики, которые продолжали к нам приходить в гости, иногда мы вместе смотрели фильмы и разбирали их. Один мальчик, его звали Саша, жил неподалеку и появлялся довольно-таки регулярно. После школы его ужасно мотало в разные стороны, он бросал институт, работал курьером, потом снова пускался во все тяжкие, объясняя нам и себе, что он ищет смысл жизни, но найти его никак не может. Однажды он сообщил, что учится в астрологическом университете; я только вздохнула и перевела разговор на другое. Но вот он появился на пороге уже с просьбой дать ему все мои данные – год, день и час рождения, потому что ему надо было сделать домашнее задание. Ну, конечно же, я дала. Через несколько дней он появился, загадочно улыбаясь, и спросил, не хочу ли я послушать, что у него получилось. А вышло следующее, про планеты я ничего, конечно, не запомнила, а вот нечто странное меня и вправду задело. Он сказал, что я имею необычную склонность к общению с мертвыми. Он осекся и произнес, что это не означает, что я собираюсь на тот свет, вовсе нет, просто я имею по всем своим знакам некую необычную связь, которая позволяет мне транслировать оттуда – нечто важное. И что вся моя последующая жизнь будет связана с этими трансляциями.

Я сначала смеялась, а потом сказала, что ему пора бы всерьез взяться за ум.

Но очень скоро судьба двинула меня именно туда.

Так вышло, что у меня почти не было собственного прошлого. То есть того, о котором мне могли бы рассказать бабушки и дедушки. Все, что связывало меня с ушедшим куда-то временем, досталось от семьи Петра. Из его семьи ко мне пришли письма, сочинения, многочисленные родственники, тайны и даже архивные приключения. В его роде предстала вся картина страны, вся ломка жизни людей. Странным образом, это стало наследством, которое я получила после развода.

Мой уход в минувшее из настоящего стал той резервацией, из которой, как из подводной лодки в перископ, открылись абсолютно ошеломляющие виды на современность. Любое прикосновение к этой ткани приходило в движение и рифмовалось с настоящим. Иногда я даже думала, что лучше бы мне было не плодить эти совпадения, но, с другой стороны, что надо делать то, что делаю.