– Да погоди ты, – прошипел я.

Вообще-то, по всем правилам этикета индейку должен был разделывать хозяин дома, то есть мой папа, но он всегда предоставлял эту честь своему отцу, потому что понятия не имел, как это делается. Дедушка сидел во главе стола очень важный, точил нож о вилку, готовясь священнодействовать, и с удовольствием обозревал стол.

А на нем чего только не было! На красной скатерти стояли замечательные тарелки белого фарфора, рядом лежали серебряные приборы, высились хрустальные бокалы, поперек тарелок лежали накрахмаленные салфетки, вдетые в серебряные кольца, красные свечи горели в старинных серебряных подсвечниках, их пламя отражалось в хрустале бокалов и создавало просто сказочную картину. В центре стола возвышалась огромная серебряная ваза, в которой искусно были уложены фрукты, украшенные красными гвоздиками и розами, еловыми ветками, ветками терновника и еще какой-то растительностью. Туда же были вставлены веточки, покрашенные в золото и серебро. Ваза была удивительно хороша, настоящее произведение искусства, и по традиции должна была занимать на столе центральное место во время рождественского обеда.

Автором этого шедевра, конечно же, была Элла, член комитета по украшению церкви цветами в родной деревне и большая мастерица по части цветочно-фруктовых композиций.

На столе на многочисленных блюдах было разложено традиционное рождественское угощение. Помимо индейки, на отдельном блюде была подана начинка, извлеченная из индейки, та самая, которой миссис Смит ее заправляла. Тут же стояло большое блюдо с маленькими сосисками, завернутыми в бекон, они назывались «поросята в пальтишках». Потом были разнообразные блюда с овощами: брюссельская капуста, которую я люто ненавидел, запеченный в духовке картофель, отварная морковка, красная тушеная капуста. Им соответствовали различные соусы: просто подливка, соус из брусники, хлебный соус и, конечно же, горчица. Из всего, что было на столе, меня интересовали только сосиски и запеченный в духовке картофель.

Наконец дедушка перестал точить нож и приступил к главному – начал резать индейку. При этом он рассуждал о том, какой это титанический труд – приготовление рождественского обеда – и какое высокое искусство – разделывание индейки.

– Сначала, – говорил он, обращаясь почему-то ко мне, – ты отрезаешь ножки, потом крылья и только после этого начинаешь на тонкие-тонкие кусочки нарезать грудку.

Я слушал очень внимательно, потому что знал – когда вырасту, мне придется разделывать индейку. Борька опять стал скрести мою ногу под столом. Папа начал разливать вино и шампанское, Маргарита ведь пила только шампанское. Бабушка Варя, которая пила только водку, налила себе рюмку ледяной водки из запотевшего графинчика, который стоял рядом с ее прибором. Рядом пристроилась небольшая тарелочка с маринованными огурцами на закуску.

– А, Барбара, – заулыбался дедушка, – водкевич и огуркевич! Я тоже, пожалуй, выпью рюмку!

В этот момент все взялись за хлопушки. Борька под столом закрыл морду и уши лапами. Хлопушки он терпеть не мог, но уйти из-под стола было выше его сил, тем более Борька знал, что это только на минуту, а потом начнется самое интересное – начнут раздавать индейку.

Все скрестили руки, в которых были хлопушки, и стали тянуть за веревочки. Хлопушки хлопали, из них сыпались самые разнообразные мелочи. Был даже маленький мячик для Борьки, но он не обратил на него внимания, а продолжал упорно высиживать под столом в ожидании своего «индеечного» часа. Затем собравшиеся надели бумажные короны, выглядевшие довольно нелепо, но это никого не смущало, и стали зачитывать шутки с бумажек, которые были вложены в хлопушки. Шутки были дурацкие, но все очень громко смеялись, особенно Маргарита, которая была совершенно пьяна.

Дедушка Джордж уже разрезал индейку и принялся раскладывать ее по тарелкам. Мне досталась ножка, чему я был несказанно рад. Все забыли о хлопушках и стали наполнять тарелки овощами, начинкой, подливками. Потом подняли бокалы, закричали: «Чиаз!» – это означало что-то вроде «На здоровье» – и дружно выпили.

Я воспользовался суматохой и отправил большой кусок индейки под стол, где его с радостью принял благодарный Борька. Все ели долго, говорили громко и пили много. Потом вдруг как заорут:

– Королева! Королева! Ну давайте же послушаем речь!

– Какая еще королева? – сказала Маргарита, громко икнув. – Королева здесь я.

Никто не обратил на нее внимания, потому что уже заработал телевизор, и присутствующие уставились в него. На экране благообразная старушка в платье цвета молодого салата о чем-то говорила приятным голосом. На груди у нее была очень большая и красивая бриллиантовая брошь, а на шее три нитки жемчуга.

– Джордж, – произнесла Маргарита, язык у нее явно заплетался, – я тоже хочу такую брошь к следующему Рождеству.

Джейн, ее мама, которая до этого смотрела на дочь с презрением, не выдержала и громко сказала:

– Да заткнешься ты наконец?!!

– Можешь вообще отсюда убираться, – не замедлила ответить Маргарита. – Раз ты в моем доме, так и веди себя достойно.

От такой наглости мать Маргариты стала красной, как свекла из бабушкиного винегрета, и тут же отпарировала:

– Вообще-то, твоего здесь ничего нет, здесь все принадлежит твоему мужу!

Маргарита хотела еще что-то ответить, но вдруг упала со стула на пол и громко захрапела. Борька под столом зарычал угрожающе.

– Господи, – воскликнула моя бабушка, – да отведите же вы ее спать! Джордж, отведи Маргариту в постель. Сколько можно терпеть это безобразие!

Мой папа и дедушка взяли пьяную Маргариту под руки и потащили ее наверх, бумажная корона на ее голове съехала набок, темные очки едва держались на кончике носа. Я видел, как мама Маргариты взяла мобильный телефон и сделала фотографию своей дочери. Никто не обратил на это внимания, все пытались слушать, о чем говорит королева Елизавета, а я кормил под столом Борьку.

Тут бабушки Варя и Элла стали собирать грязные тарелки и остатки угощения, Джейн бросилась им помогать. Потом погасили свет и торжественно внесли пудинг, с колеблющимися над ним язычками синего пламени. Все радостно закричали и захлопали в ладоши. Дедушка принялся раскладывать пудинг на десертные тарелки. Его поливали кто сливками, кто ванильным соусом и ели с большим удовольствием. Я этот дурацкий пудинг просто ненавидел, не говоря уже о том, что после десяти «поросят в пальтишках» был вообще не в состоянии ничего съесть. Борька под столом уснул от обжорства и довольно громко храпел.

Я вылез из-за стола. Обычно нужно было спрашивать разрешение, но на данный момент спрашивать его было не у кого, все занимались какой-то нудной беседой, обсуждали королеву и ее непутевых детей, спорили о чем-то неинтересном, а бабушка Элла при этом называла королеву «ее величество». Я пошел на кухню, чтобы попить воды. Бабушка Варя укладывала посуду в моечную машину. Электрический самовар уже был готов и стоял на столе. Чай и кофе все обычно пили на кухне.