В XXI веке по крайней мере дважды сжигали книги Джоан Роулинг о Гарри Поттере. И консерваторы, и прогрессисты сделали из материальной книги символ несогласия. Первые жгли погребальные костры под руководством католических священников в Польше и евангелических христиан в Нью-Мехико, нападая на описания магических и оккультных ритуалов; вторые, воспользовавшись феноменом социальных медиа, распространяли изображения обугленных страниц в знак протеста против взглядов автора, на которые они навесили ярлык «трансфобных». Один написанный в ответ на это твит «остроумно» воспользовался законом Годвина: «Звонили нацисты тридцатых годов. Просят вернуть политику сожжения книг».

Так или иначе, нам не миновать разговора о нацистах тридцатых годов, так что давайте углубляться в существо дела. Вечером 10 мая 1933 года в тридцати четырех немецких городах состоялось помпезное сожжение книг, которое нацистские студенческие общества сделали главным событием своей «Акции против антинемецкого духа». От Гамбурга до Мюнхена, от Бонна до Берлина, где Йозеф Геббельс произнес речь перед большой толпой, полетели в огонь произведения крупных еврейских писателей. И не только их: существовала расширительная этическая категория «всего, что губительно для семейной жизни, брака, любви, этики нашей молодежи, нашего будущего, того, что наносит удар по основам немецкой мысли, по немецкому дому, по движущим силам нашего народа». Конфискованные и подаренные книги вместе с изъятыми или проданными из библиотечных собраний были отобраны для сожжения: их оказалось даже с избытком, так что многие продавали оптом на бумажные фабрики для переработки.

Список хорошо знакомых имен ужасает: Эйнштейн, Фрейд, Жид, Маркс, Золя, Уэллс, Брехт, Кафка, Манн, Хемингуэй и Лондон; священные книги евреев постигла та же участь. Эрих Кестнер, теперь больше известный как автор детских книг, в том числе знаменитой повести «Эмиль и сыщики», оказавшись тогда в берлинской толпе, видел, как вместе с другими книгами жгли его роман «Фабиан», гротескное описание жизни в Веймарской республике (не прошедший через цензуру перевод этой книги под первоначальным названием «Полет в трубу» был напечатан лишь в 2013 году). Пляшущий свет пламени как будто брал со зрителей клятву неустанно трудиться на ниве очищения немецкой арийской культуры. Под заголовком «Книгокост» журнал Time так описал берлинское действо: «заранее сложены в черные поленницы дрова, отделенные от мостовой песком», «громыхает духовой оркестр, исполняющий старые военные марши», и, уже поздно ночью, процессия студентов, одинаково одетых в «синие блузы, белые брюки, плюшевые береты и кожаные ботфорты со шпорами. За ними шли другие студенты, а дальше двигались грузовики, доверху нагруженные книгами». Студенты, встав цепью, начали «передавать книги из рук в руки, а один зычно выкрикивал имена их авторов». Как и в сожжении 1521 года, здесь тоже было немало театральности. Поздняя ночь только усиливала зрительный эффект от пламени в этом одновременно и посвящении в студенты, и фашистском спектакле, и ведьминском шабаше, и черной мессе.

По оценкам Мемориального музея Холокоста в США, в организованных сверху сожжениях было предано огню около 90 тысяч книг. В память сожжения в 1995 году на берлинской площади Бебельплац Миха Ульман открыл памятник: через стеклянную панель, утопленную в поверхность площади, видно подземное помещение с пустыми книжными полками на 20 тысяч томов, по примерному количеству книг, сожженных в Берлине. Эти цифры, как и театрализованное сожжение, во многом символичны. В следующие недели и месяцы куда большая по масштабам и результатам чистка сгубила миллионы книг из немецких библиотек и магазинов.

В 1933 году мир сравнительно сдержанно отреагировал на события 10 мая. Только еврейские общины забили тревогу. Союз ортодоксальных еврейских конгрегаций Америки объявил о проведении особых служб в знак протеста. На следующий день 100 тысяч протестующих, мобилизованных еврейскими организациями, прошли маршем по Нью-Йорку, а в Чикаго, Сент-Луисе и других городах состоялись демонстрации против того, что журнал Newsweek назвал «книжным Холокостом». Многих комментаторов - и не зря -насторожило то, что они увидели, однако та ночь символического, театрализованного истребления книг еще не переживалась так же остро, как ужасы Холокоста: Newsweek употребил это слово в прямом значении «жертва, полностью уничтоженная огнем». В Америке, обратив внимание на молодость и незрелость главных участников, отмахивались от смысла сотворенного ими «бездуховного», «бесполезного» и «ребяческого» действа: поэт Арчибалд Маклиш назвал их «невежественными мальчишками, сбившимися с пути» нацистской партии. Один политический обозреватель по-отечески погрозил участникам пальцем: «... нужно объяснить переросткам Адольфа, что это уже не смешно». Говард Мамфорд Джонс, обратившись к Американской библиотечной ассоциации в октябре 1933 года, как и все, видел в сожжении книг больше глупого и незрелого, чем зловещего: «Варварство гитлеризма можно сравнить лишь с его глупостью, к которой я отнесу и ребяческое сожжение книг».

Именно коалиция крупных американских издателей, образовавшая Совет по книгоизданию в военное время (см. главу 2), воспользовалась сожжением книг в 1933 году в своих интересах - и сделала так, чтобы этот образ стал символом нацизма. Она выпустила огромное количество пропагандистских материалов, в которых цензура в области культуры подавалась как главный признак тоталитаризма, против которого сражались союзники. В 1943 и 1944 годах, в годовщины сожжения, по книжным магазинам были разосланы наглядные материалы, представителей духовенства убедили осудить сожжение книг с амвонов, а Элеонора Рузвельт в своей популярной газетной колонке «Мой день» 11 мая 1943 года назвала «свободу речи и мысли» неотъемлемым свойством демократии и отметила, что эффект от сожжения книг оказался противоположным тому, на что рассчитывали его организаторы: «...запрещенные авторы повлияли бы на мировую мысль гораздо слабее, не будь такого нажима со стороны Гитлера». Выход колонки Рузвельт совпал с очередной церемонией в память сожжения, которая состоялась на ступенях общественной библиотеки Нью-Йорка, с приспущенным флагом. Официальное издание библиотекарей, «Библиотечный журнал» (The Library Journal), в военные годы выходил с подзаголовком: «Америка не жжет книги, Америка строит библиотеки». Пропагандистский фильм Фрэнка Капры «Прелюдия к войне», снятый для американской армии, провозглашал свободу читать книги одной из тех символических свобод, за которые велась война, и включал в себя съемки сожжения книг в Берлине и вращающийся коллаж из запрещенных названий. Среди изменений, которые Фрэнк Борзейги внес в сценарий своего фильма 1940 года «Смертельный шторм», снятого по одноименному роману Филлис Боттом, написанному в 1937 году, есть существенное добавление эпизодов, касающихся сожжения книг, - то, что в 1937-м казалось не важным в истории восхождения нацистов к власти, стало обязательным в 1940-м.

В рамках программы работы Совета лауреат Пулитцеровской премии Стивен Винсент Бене в 1942 году написал радиопьесу «Книгосжигатели» (They Burned the Books). В иронической аллюзии на знаменитый монолог Шейлока из шекспировского «Венецианского купца» о равном человеческом достоинстве христиан