Согласно изначальной идее издательниц Кармен Каллил, Кэролайн Мичел и литагента Эда Виктора, клубу предстояло стать местом, где авторы и их редакторы встречаются за утренним завтраком и беседуют, сидя в удобных креслах, без помех со стороны официальной церемонности вест-эндских клубов или отвлекающего мельтешения людей в гостиничных вестибюлях и ресторанах. То была эпоха круассанов, апельсинового сока и обворожительной новизны итальянского кофе. Стоит мне подумать о тех временах, как я вспоминаю мармелад и пирожные из слоеного теста. А вот вечера… вечера в этом клубе были совсем, совсем другими. К ним мы еще вернемся.

У Тони, человека кроткого, но несколько суховатого, имелись, как и у многих его более хватких коллег, помощники — совершенно лучезарное существо по имени Мэри-Лу Старридж (ее даровитый брат снял для «Гранады» эффектное «Возвращение в Брайдсхед») и Лиам Карсон, которому предстояло стать моим близким другом. Мэри-Лу, Лиам и их коллеги, в особенности сербка Гордана, обладавшая великим обаянием и голосом что твой фабричный гудок, следили за порядком и создавали атмосферу клуба, мгновенно ставшего пользоваться ошеломляющим успехом. А природа успеха такова, что люди, в клубе не состоявшие, не делали тайны из своего презрения к нему и к его показушно претенциозным, «пронырливым» членам. На самом деле единственными, кто на моих глазах вел себя в клубе «Граучо» безобразно и неприемлемо, были гости его членов — люди, которые, ошалев от такого количества хорошо известных лиц, перебирали (во всяком случае, могли перебирать в те ранние, безрассудные времена) по части выпивки. И члены, и персонал клуба знали, как себя следует вести.

Не могу отрицать — для меня он стал своего рода оазисом. Чем большую известность я приобретал, тем труднее мне приходилось в пабах. С годами положение все усугублялось. Всегда существовало вероятие того, что кому-то захочется угостить меня выпивкой. Делалось это очень мило и приятно, однако связывало меня по ногам и рукам. Отвечая отказом, я производил впечатление сноба — заносчивого и высокомерного; а принимая угощение, на полчаса отдавал себя в распоряжение того, кто его оплачивал. Невозможно же, получив от кого-то бокал вина, удалиться в другой конец зала, напрочь забыв о дарителе. Поговорить с незнакомым человеком порой бывает приятно, но иногда хочется без помех провести время с друзьями. И потому пабы стали для меня местом запретным — кроме тех, что расположены в моем родном графстве Норфолк, жители которого обладают, похоже, врожденным пониманием того, что приставать к людям, знамениты они или нет[34], неприлично.

Жаль, конечно, что людей хорошо известных поносят за «неестественность» их поведения, не позволяющую им посещать обычные места вроде баров, — что бы при этом ни подразумевалось под «естественностью». Еду я покупаю в супермаркетах, все прочее — в недорогих магазинах, и нередко люди обращаются ко мне с нелепым вопросом — бывает, что и возмущенным: «А вы-то что тут делаете?» Меня так и подмывает ответить: «В бадминтон играю / пересдаю школьный экзамен по истории / вскрываю трахею Джереми Вайна{62}… А вы?»

Я говорил уже — в блоге, а может быть, в интервью, — что известность — вещь чудесная, чистой воды пикник. Ты мигом получаешь в модном ресторане столик, который другим приходится заказывать за неделю, или билеты на премьеры, спортивные состязания, по-настоящему интересные и волнующие мероприятия, имеешь возможность знакомиться с замечательными людьми из любых слоев общества. Однако ни один пикник не обходится без ос. Иногда эти осы не более чем досадная помеха, иногда тебе приходится хватать вещички и с воплями бежать в дом. Феллини в «Сладкой жизни» дал «светскому» фотографу имя Папараццо, напоминающее о нудно зудящем насекомом. Оса по-итальянски vespa, но это слово было уже занято{63}…

Конечно, папарацци могут быть докукой, особенно если ты находишься в обществе человека, никому не известного и не желающего, чтобы его фотография появилась в газетах с присовокуплением домыслов о том, кто он такой. Впрочем, сегодня все подались в папарацци, поскольку у каждого есть фотокамера, а качество их что ни год, то возрастает.

И по сей день папарацци-любители едва ли не каждую ночь дежурят у клуба «Граучо», у «Плюща», «Чилтернской пожарной станции», у «Аннабелз», на Хертфорд-стрит и у множества других «пристанищ богатых и славных». Им нужно лишь запечатлеть знаменитость блюющей, норовящей дать коллеге в морду или милующейся с неподобающим мужчиной либо женщиной, и недельная квартплата у них в кармане.

Один день из жизни клуба «Граучо»

Итак, вернемся в «Граучо». Я покажу вам один его день. На самом деле это сплав множества дней, но его, я думаю, хватит, чтобы дать вам представление о наивысших взлетах клуба — или о наинизших падениях, это как посмотреть.

Будем считать, что сейчас стоит солнечный осенний день начала 1990‑х, уже переваливший за середину. Поздним утром я встретился в баре «Граучо» с издательницей Сью Фристоун, чтобы поговорить о моей новой книге, а сейчас завтракаю с моим агентом, Лоррейн Гамильтон, и она поверх рагу из барашка сообщает мне, что продюсер по имени Марк Сэмюэльсон хочет встретиться со мной, дабы выяснить, как я отнесусь к предложению сыграть в его новом фильме Оскара Уайльда.

Взволнованный и вдохновленный одной только мыслью о такой возможности, я отправляюсь в бар, чтобы выпить бренди. У стойки сидят, ритмично постукивая ступнями по подставке для ног и нервно озираясь по сторонам, двое замечательно миловидных молодых людей. Лет двадцати с небольшим, по моим оценкам.

Я всегда считал, что «Граучо» следует быть клубом самым что ни на есть компанейским, а открытое дружелюбие должно составлять неотъемлемую часть его характера. Людям необходимо чувствовать, что им здесь рады, что они у себя дома, что никто не смотрит на них свысока, не сторонится их. Это не означает, конечно, что всякий кому не лень может влезать в их разговоры. В общем, я решаю, что этим молодым ребятам не повредит пара успокоительных слов.

— Привет, — говорю я, опускаясь на табурет рядом с ними.

Они кивают и улыбаются.

— Судя по вашему виду, вы немного озадачены, а?

— Ну, — отвечает один из них, обладатель очаровательных мышиного тона волос, — это же клуб «Граучо». О нем столько рассказывают…

— О господи, — удивляюсь я. — И что же?

— Что он, знаете… — говорит второй, волосы у него совершенно черные, а глаза темно-карие, — не для таких, как мы.