— Мне бы посмотреть, как ты их достанешь, — больше ничего в жизни не надо. А достанешь?

— Рано или поздно. Пошли.

Колобок шел на полшага впереди. Шел, сбиваясь с ритма, — пошатывало его, водило. Сырцов, оценивая его походку, поотстал на шаг. Оценил и понял:

— Переигрываешь, Колобок. Если бы у тебя серьезное сотрясение мозга было, блевал бы ты сейчас через каждые десять метров. Ровнее иди и быстрее!

— Иду, как могу, — отбрехнулся Колобок, но зашагал бодрее.

— И учти, шансы у тебя сегодня со мной нулевые. Так что зря не рыпайся, чтобы мне тебе больно не делать, — предупредил Сырцов.

На Цветной бульвар вышли переходом что у цирка Никулина. Глубокая ночь была в переулках, а здесь — вечернее оживление. Светло, шумно, беспечно. И, к сожалению, все скамейки заняты парочками. Пришлось дойти почти до Садового, прежде чем нашли сломанную, а потому и свободную. Уселись по краям: сблизиться мешал пролом в диванных рейках.

— Говори, — приказал Сырцов.

— Сапог, мент червивый, вертухай немазаный, сволочь триперная, гад, — подвывая, перечислял обидные слова Колобок.

— Это ты про кого? — невинно осведомился Сырцов.

— Про тебя, — расстроенно доложил Колобок: не такой реакции ждал.

— Что ж, говном покидался, теперь говори.

— А мне больше говорить не о чем!

— До чего же вы все однообразны в своем дешевом блатном гоноре! Хоть один бы что-нибудь новенькое придумал, — устало признался Сырцов. — Рассказывай, и быстро.

— А чего?

— По какой причине тебя так ретиво погнали.

— У них спроси, а я не знаю.

— Так-таки не знаешь? А я догадываюсь.

— Раз догадался, сам себе и рассказывай.

— Расскажу, — согласился Сырцов. — Но не себе, а тебе. Ты меня в Мельниках дважды не кончил и, следовательно, операцию бездарно провалил. Да к тому же Смирнова упустил. Мы оба живые, и твои хозяева понимают, что самое слабое ваше звено — неприкрытый и, в общем-то, не ваш Аркадий Колтунов, в которого мы вцепимся в первую очередь. Тебе дают последний шанс: уберешь Колтунова — будешь прощен и вознагражден. Тебе деваться некуда, и ты соглашаешься. Когда ты понял, что твоя подстава и страховка после того, как ты Колтунова застрелишь, должна ликвидировать тебя, — не знаю. Хотя догадаться было нетрудно: раз у меня, Сырцова, нашлись силы вырваться из сброшенного с обрыва горящего автомобиля, значит, этих сил хватило и на то, чтобы засечь тебя, руководившего операцией. А так как ты, в отличие от портяночников, личность известная, следующий выход на тебя. Ты второе слабое звено в их цепи. Но ты, кончив Колтунова, оторвался от подставы и ушел. И гон начался.

— На вышку меня поднимаешь? — врастяжку спросил Колобок.

— Я-то при чем? Ты сам на нее забрался.

— Докатился Колобок, — все про себя понял Колобок.

— Пока ничего не доказано, — не успокаивал, объективно оценил ситуацию Сырцов. — Еще потрепыхаешься.

— Конь в наличии, а уж оседлать в МУРе сумеют. — Колобок откинулся на извилистую спинку скамьи. Посмотрел в звездное небо. — Финдец котенку.

— А им хорошо! На свободе, в безопасности!

— Не очень-то им хорошо, — не согласился Колобок. — Ушел я от них.

— Кто они, Колобок?

— Хан и Хунхуз.

— Кто сверху?

— Хан.

— Про Хунхуза мне кое-что известно, а про Хана — нет.

— Он, как я понимаю, в ментовке ни разу не светился.

— Как ты под ним оказался?

— Я в группировке у Тенора состоял, у Андрюшки Серикова. А Хан там за умного Ивана ходил. Когда Андрюху прихлопнули, Хан в глубокий подпол залез. А три месяца тому назад меня разыскал. С тех пор я под ним.

— В миру Хана-то как зовут?

— Денис Ричардович Косых. Как еще — не знаю.

— Какой афишкой прикрывается?

— Директор туристического бюро «Гольфстрим».

— Хозяин, — поправил его Сырцов.

— Директор, — не согласился Колобок.

— Тогда хуже, — решил Сырцов. — На кой хрен ты в Испании оказался? Ведь, по сути, тебе там делать было нечего.

— За Аркадием присматривал, чтобы не начудил.

Сырцов хлопнул себя по коленям и встал.

— Пошли, Колобок.

— Меня сдавать будешь?

— Некуда мне деваться, Колобок. Сдам, уж извини. У меня машина на стоянке у Сухаревской. Дойдешь?

— Дойду. — И Колобок поднялся. — Пошли.

Обсуждено, решено и подписано. Осталось только печать поставить. Они молча поднимались некрутой горкой к Сухаревке. Сырцов глянул на часы. Всего-то половина двенадцатого. Вот и «Форум», вот и знаменитый колбасный магазин. Мимо журчали легковые автомобили. Журчали, журчали и перестали, потому что их нежное журчание перекрыл мощный и глубокий гул. От моста над Цветным и Самотекой шла неизвестно куда колонна мощных военных грузовиков. Промелькнул ведущий колону «газик», шедший на непрерывный зеленый свет светофора у Сухаревской площади. Не гул, а грохот с подвыванием — мимо проносились многотонные яростные, братоубийственные снаряды.

— Убей их, Сырцов! — громко, перекрывая гул, прокричал Колобок и рванулся на проезжую часть.

Не успел перехватить его Сырцов, не успел. Колобок сделал несколько стремительных шагов и бросил себя под громадные колеса. Колеса смяли его, протащили, отпустили для того, чтобы задние занялись ошметками. Зарыдал клаксон тормозившего грузовика.

Не удался Колобку бросок в ноги Сырцову. А этот бросок удался. Все, что осталось от Колобка, лежало под остановившимися грузовиками. Колонна замерла. Грузовики стояли и вразнобой сигналили. Со всех сторон прилетали истерические милицейские свистки. Вот и экстренные сирены.

Мерзко, конечно, и подло уходить отсюда. Но надо уходить, иначе сутки, а то и двое придется жить не по своему, а по гаишному расписанию. Он успел, не выказывая спешки, быстро добраться до стоянки. Мимо «фольксвагена», в который он влез, частично по встречной полосе, частично по тротуару промчались к месту происшествия милицейский «мерседес» и «рафик» скорой помощи. Делай ноги, Сырцов.

Из ловушки (односторонняя Сретенка, перекрытое Садовое) он выбрался только потому, что хорошо знал этот район. В арку, во двор, пешеходной дорожкой меж домами, еще арка — и он на Трубной улице.

Даже тогда, когда дела вынуждали ночевать в городе, Юрий Егорович не мог себе позволить отступления от режима. Здоровье — прежде всего, а бег трусцой — залог здоровья, заряд бодрости, гарантия работоспособности и отличного самочувствия.

Но трусить по Москве до одиннадцати часов вечера — самоубийство: смог, автомобильная вонь, ядовитая пыль, бьющие по нервам звуки. Юрий Егорович затрусил ровно в двенадцать — время, когда ночной ветерок, свежий уже, ровный в своем постоянстве, тщательно проветрил набережные Москвы-реки. От высотного дома в Котельниках потрусил он вдоль парапета. В некотором отдалении трусили двое молодцов — охрана. Военное училище, гостиница «Россия».