…И хорошо, что не окажется. Если он останется на свободе, если он не наделает никаких глупостей, начнёт новую жизнь — всё это при любом раскладе будет не напрасно.

Жрец куда-то удалился, и каменное лицо Лиграна слегка расслабилось. Однако он не остановился и каменныантимагический браслет с меня не снял.

От кирпичного забора до непосредственно здания — метров пятнадцать соверщенно пустого пространства, земля посыпана чем-то вроде битого серого щебня. Ни тебе тараксумов, ни иной иномирной флоры с порхающими над нею откормленными твартами. Да и зачем? Смертникам прогулки не положены, к чему утруждаться с садовым ландшафтом… Несколько стражников патрулируют территорию — обыденное, даже мирное зрелище. Оружия не наблюдается, сторожевые кварки на поводках у ног не сидят. Однако и желания рвануть сайгаком в сторону не возникает: мало ли какой донум у парней в синих костюмах. Магический плевок в спину с электроразрядом, например.

Мы с лиртом идём рядом, словно я не преступница, а коллега, стажёр на полставки. У дверей в святая святых Лигран останавливается и пропускает меня вперёд. Вряд ли это джентльменство, скорее — элементарная осторожность и желание иметь приговорённую к смертной казни преступницу перед глазами, а не за спиной, но жест получается естественным и настолько элегантным, что мне почти жаль обстоятельств нашего знакомства — в других декорациях, например в элитном ресторане или в Большом театре, лирт Штирлиц смотрелся бы бесподобно.

Лигран кивает одному из подошедших "синих", отдаёт какое-то распоряжение — голос слишком тих, а у меня в ушах начинает нарастать невнятный шум, так что слова разобрать невозможно. Да и не нужно, всё понятно и так: четыре стражника, два спереди, два сзади недвусмысленно намекают на то, что пора возвращаться к истокам. Эскорт удвоился, а результата ноль. Впрочем, на волю сбегала, чужой мир посмотрела, на кварке покаталась… Будет о чём вспомнить.

Было бы только когда вспоминать.

Однако ведут меня не в камеру, а совсем в другое место. Совершенно ни на что, ранее увиденное, не похожее. Просторный пустой зал без окон, прохладный, словно где-то там, за стенкой работает мощный, но бесшумный кондиционер. Может, так оно и есть? Одна из стен задрапирована тёмно-синими, едва заметно колышущимися шторами, единственным украшением интерьера. Пол каменный, покрытый хаотичными расплывчатыми розоватыми пятнами, словно нерадивая уборщица пыталась помыть пол неразбавленной кровью.

Тоже мне, профессиональные запугиватели.

Я стою посреди зала, стражники застыли у дверей, а меня начинает покалывать неприятное, тянущее предчувствие. Браслет из мезонтита немного нагревается — или мне так только кажется?

Лигран возвращается не один, а в компании того же жреца и — ещё одного более чем загадочного персонажа в плаще. В плаще, надетом задом наперёд — капюшон накинут на лицо, в то время как чуть вьющаяся пегая макушка остаётся открытой. На секунду глаза следователя вспыхивают, но взгляд он отводит быстрее, чем я успеваю уловить моментальную яркую эмоцию. Маска равнодушия снова оказывается на его лице.

Жрец подходит ближе, накладывает руки на браслет — и тот легко соскальзывает вниз. Хочется потереть освобождённое зудящее плечо — но руки сами собой прижимаются к бёдрам. Открываю рот — но наружу оттуда выплёскивается только стылая немота. Ноги прирастают к полу.

Опять?!

— Мне очень жаль, Агнесса, — тихо произносит Лигран. — Мне, правда, очень жаль.

Переливающегося купола, означающего, что наш разговор сокрыт от окружающих, нет, но мне всё равно на мгновение кажется, что кроме нас двоих здесь никого нет. Лигран выдыхает и продолжает с трудом. Но что мне за дело до его терзаний?

— Я ничего не могу поделать, я столько раз просил вас о сотрудничестве и предлагал помощь, но… Закон есть закон, король в ярости и отказал в какой-либо отсрочке. И сейчас… лирта, если хотя бы сейчас… я понимаю, что сказать вы ничего не можете, но, может быть, вы напишете?

На небольшом, но высоком, мне по грудь, неприметном столике в углу лежит лист бумаги.

Я смотрю на тонкий прочный стебель, что-то вроде полой бамбуковой трубочки, наполненной чернилами — отличная альтернатива ручкам и перьям. Вот только, во-первых, руки меня тоже не слушаются. А во-вторых, — следователь не может об этом знать, просто неоткуда — я же не владею местным письмом. Тогда, на пляже, мы с Мартом начинали учить друг друга, но единственное, что я смогу воспроизвести по памяти — это его имя. Совсем не то, что нужно. Вот я балда, могла бы научиться писать "помогите, я из другого мира", например…

Поздно.

Жрец и стражники отходят к противоположной стене, странный человек с закрытым лицом стоит у стены со шторами. Даже если бы гипноз не имел надо мной никакой власти, от парализующего ужаса я всё равно не смогла бы пошевелиться.

Это что же, уже… всё? Вот прямо здесь, сейчас, вот так?! До Венуты ещё десять дней!

По логике сюжета, сейчас я должна спастись. Это не так уж невозможно, на самом деле. Март меня спасёт, и впрямь оказавшись крутым магом, поднимет скелеты мёртвых кварков и, помолившись Тирате, возьмёт Винзор с боем. Или Лигран, судорожно сжимающий руки с проступившими когтями, закусивший идеальной формы губу, поддастся своим романтическим воспоминаниям, или начнётся мировая, нет, даже межмировая война, и всем станет не до меня…

Наклоняюсь и беру зубами местный аналог ручки, несколько секунд примериваюсь, параллельно пытаясь придумать, что бы такое нарисовать, понятное, раз уж грамоте не обучена. Но рисовать я тоже не умею, тем более подобным образом, так что…

Лигран молча рассматривает получившуюся на листке ромашку, а потом так же молча, стремительно выходит из зала.

Мужчина у стены со шторами откидывает капюшон с лица — на глазах чёрная широкая повязка. Вытягивает руку вперед. На кончиках пальцев проступают звериные черные когти.

Маг-исполнитель приговора..?

Март не приходит, умертвия не атакуют Винзор.

Война или любой другой глобальный катаклизм не начинается.

Я едва замечаю краем глаза скользящую ко мне серебристую молнию, очень похожую на змею. А потом я чувствую резкую боль между рёбер, и эта боль не похожа ни на какую другую, ранее мною испытанную. Она расползается по телу, по нервным окончаниям, словно сотня крошечных паучков, таща за собой тончайшие паутинные нити онемения. Не в силах ни кричать, ни даже просто скорчиться, сжаться в комочек, я могу только мысленно отслеживать, как она, миллиметр за миллиметром, завоёвывает моё податливое слабое тело.

Она такая настоящая, эта боль.

Я слепну, я глохну, я сгораю, захлёбываюсь жидким пламенем.

Нет, всё