меняться местами, могли бы разыгрывать маму или обманывать глупых девчонок. Было бы весело! У меня всегда была бы компания для очередной шалости, и я никогда не был бы одинок.

Мне казалось, что это невероятно круто — жить одновременно в двух телах.

Но сегодня я вдруг подумал, что на самом деле всё не так уж и круто.

Знаешь, я давно начал замечать, что часто, когда папа зовёт меня по имени, он резко останавливается и ненадолго замирает.

Это очень странно, правда?

Вот и мне всегда казалось, что странно. Но сейчас мне пришло в голову, что всё дело в тебе.

Я же прав, да?

Вообще-то, папа обычно избегает зеркал, и только в этот день, сегодня, он постоянно смотрит в зеркало.

В день твоей смерти.

Он ведь пытается найти там тебя, да? И каждый раз, когда он зовёт меня — на какую-то секунду ему кажется, что он зовёт тебя? Я понимаю, что ты никогда не бросил бы папу, если бы у тебя был выбор, но ему наверное было очень больно. До сих пор больно. Каково это, вдруг взять — и потерять половину себя?

Мне точно было бы очень больно, поэтому-то на самом деле и хорошо, что я родился один.

Но знаешь, я стану для папы очень хорошим сыном. Ну, по крайней мере, я постараюсь, очень-очень постараюсь!

Наверное, у меня никогда не получится заменить тебя, но…

Я знаю, что это глупо, просить о таком, ведь ты уже давно умер, но, может быть, ты мне как-нибудь поможешь?

Скажешь, что нужно сделать для того, чтобы папа чаще смеялся и был хотя бы немножко счастливее?

Нет, он пытается делать вид, что всё хорошо, вот только я ему не верю.

Хотя я и понимаю, что это практически невозможно — но всё равно буду ждать твоего ответа.

С любовью, твой племянник Фред Младший»

— О, Джордж, — протянула Т/И и притянула друга к себе, чтобы обнять.

Она ничего не говорила, но им слова были и не нужны.

Они всегда понимали друг друга без слов.

— Прогуляешься со мной? — спросил парень.

— С радостью.

* * *

Этим вечером в Кабаньей голове почти нет посетителей.

Этим вечером в Кабаньей голове никто и никогда не договаривается о встрече.

Но все знают, кому этот вечер принадлежит.

Этим вечером в Кабаньей голове царит тишина.

Тяжёлая и душная, она превращается в многотонный пресс и давит на плечи так, что кажется, треск костей должен эту тишину разбить.

Этим вечером в Кабаньей голове они не говорят.

Не говорят о живых.

Не говорят о мёртвых.

Для этого у них есть триста шестьдесят четыре дня в году — но сегодня, 2 мая, каждый из них о мёртвых и живых молчит.

Обо всём своём, внутреннем, мёртвом или живом, молчит тоже.

Этим вечером в Кабаньей голове хватает прикосновения к ладони или понимающего прищура глаза, чтобы тишина стала пугать чуть меньше, стала давить чуть меньше; чтобы получилось сделать вдох.

Этим вечером в Кабаньей голове слова им не нужны.

Этим вечером в Кабаньей голове нет Гарри Поттера, нет Мальчика, который выжил, нет главы аврората, нет победителя Волан-де-Морта, нет спасителя магического мира.

Зато есть усталый мужчина со встрпанными волосами и побледневшим шрамом на лбу — но нет тех, для кого этот шрам его определял бы.

Этим вечером в Кабаньей голове нет Рона Уизли, бывшего аврора и нынешнего совладельца Волшебных вредилок Уизли, нет будущего Министра магии Гермионы Грейнджер-Уизли, нет преподавателя заклинаний Т/И Малфой, нет преподавателя травологии Невилла Лонгботтома, нет Луны Скамандер, нет Джинни Поттер, нет Симуса Финнигана.

Нет всем известных героев войны.

Их нет, нет, нет.

Этим вечером в Кабаньей голове ни у кого из них нет имени.

На одну ночь они все вновь становятся потерянными, изломанными детьми, которые понятия не имеют, что им делать дальше, куда идти дальше.

Ради чего идти.

Этим вечером в Кабаньей голове в кармане каждого — фальшивый галлеон.

Больше, чем имя.

Этим вечером в Кабаньей голове на одну рыжую макушку меньше, чем должно бы быть.

Острая память об этом не гаснет никогда.

Этим вечером в Кабаньей голове каждый тёмный пыльный угол кишит невидимыми призраками.

Каждая мрачная стена сочится виной, резонирует десятками молчаливых и кровоточащих «прости», обращённых к этим призракам.

Этим вечером в Кабаньей голове есть слёзы, и есть отчаяние, и есть пустые взгляды в никуда, и есть болезненно выжигающее изнутри что-то гнилое и страшное, копившееся там весь остальной год.

Всю остальную жизнь.

Этим вечером в Кабаньей голове они вспоминают, ради чего сражались.

Вспоминают, почему продолжают жить.

Вспоминают.

Этим вечером в Кабаньей голове они молчат — и они учатся заново дышать, пока вытаскивают друг друга из трясины, пока друг друга держат.

Пока призраки тех, кого больше нет, нависают над ними и гасят собой их вину и их боль.

* * *

Ночью, 2 мая, Т/И всегда плохо спит.

Она вспоминает.

Вспоминает всё, что было.

Вспоминает счастливые улыбки своих рыжих клоунов, вспоминает все, устроенные этими тремя, шалости.

Вспоминает, улыбается и плачет.

Этой ночью она тоже плохо спала.

Слишком много нужно было вспомнить.

Наконец воспоминания, от которых немного веяло теплотой, словно от дотлевающих угольков в камине, сменились осознанием жестокой действительности, и Т/И, опять откинувшись на подушку, погрузилась в чуткое и тревожное забытьё, а перед её внутренним взором по-прежнему плавало улыбчивое веснушчатое лицо…

Глава 27

Драко зашёл в комнату, Т/И стояла спиной к нему.

— Знаешь, — сказала она, — думаю, мне придётся бросить работу, как ты и хотел.

— Я рад, что ты наконец прислушалась ко мне, но с чего так вдруг?

Т/И обернулась и положила руку на живот.

— Это… — глаза Малфоя расширились от понимания.

— Да. Я беременна, — улыбнулась Т/И.

Драко поднял девушку на руки и прокружил. Т/И засмеялась.

— Крёстным будет Джордж, — Т/И поставила мужа перед ним фактом.

— Я так счастлив, что согласен даже на Уизли.

Т/И снова засмеялась.

— Что такое? — послышался детский голос.

— У тебя скоро будет братик, — сказал Драко, привлекая сына к себе.

— Или сестричка, — добавила Т/И

.

— Теперь вы перестанете меня любить? — расстроился мальчик.

— Нет, конечно, ты что?

— Мы никогда не перестанем тебя любить, — сказал Драко.

Т/И обняла Скорпиуса и начала щекотать. Мальчик заливался счастливым смехом.

Драко смотрел и не мог наглядеться.

Впрочем, он вполне был способен придумать десяток-другой причин, почему он так пристально смотрел в их сторону и улыбался.

Но не