– Эти Слокумы нам ведь заплатят, верно?

– Задницей ручаюсь, что заплатят, – улыбнулся Гарретт. – А я получу скидку на свой трофей.

Когда он повернулся в мою сторону, я продолжил грызть чью-то ногу, надеясь, что мои глаза все еще выглядят безучастными и пустыми, скрывая охватившее меня смятение.

Неожиданно до моих ушей донесся звук приближающихся к фургону шагов. А затем раздался голос, который потряс меня настолько, что я чуть было не выпрыгнул из своих ботинок.

– Где Марвин?!

Пэм! Моя Пэм! Живая!

– Я знаю, Гарретт, ты его видел. Где он?

Плачущая. Отчаявшаяся. В панике. Но это точно была Пэм, и она определенно была жива!

Мое сердце и дыхание перешли в сверхскоростной режим. Я рискнул слегка отвлечься от поддержания своей маскировки и скосил глаза влево, насколько позволяла возможность. Там, лицом к лицу с Гарреттом, в целости и сохранности стояла она.

На ней были тесные поношенные джинсы, кроссовки и старая фланелевая рубашка навыпуск. Ее длинные каштановые волосы были стянуты на затылке заколкой. Она выглядела обезумевшей, испуганной и невероятно красивой.

Гарретт был так же потрясен, увидев ее, как и я.

– Что? Что, черт возьми…

Пэм резко его оборвала:

– Ответь на мой вопрос, черт возьми. Где Марвин?

– Я отправился к тебе домой. Ты была… мертва, – ответил, непрерывно моргая.

Пэм вначале лишь посмотрела на него, недоуменно качая головой. Затем, словно догадавшись о чем-то, закрыла лицо руками. Когда она подняла голову, из глаз ее текли слезы.

– О, Бекки Линн… – простонала она.

И тут я все понял. Бекки Линн вместе с Пэм делала маникюр в «Коготках». Они были лучшими подругами. Одного возраста, внешне очень похожие, обе брюнетки. Если съесть у них обе ноги, руку, обглодать лицо – будет невозможно отличить одну от другой. И к тому же они всегда менялись шмотками, что объясняло наличие футболки «Скинэрд».

Казалось, что Гарретт все еще пытается во всем этом разобраться, когда Пэм вытерла слезы ладонью и взяла себя в руки.

– Кое-кто сказал, что вы притащили Марвина в тюрьму. Где он, Гарретт? Что вы с ним сделали?

Гарретт наконец-то пришел в себя.

– Ничего особенного.

– Что ты с ним сделал, ублюдок? – ее кулаки заколотили по его груди.

Я готов был жениться на ней прямо сейчас.

Ее оскорбления (не говоря уже о граде ударов) вывели Гарретта из себя. Он грубо схватил ее за руки. Я сжался, готовый распрямиться словно пружина.

– Твой парень мертв, – ухмыльнулся Гарретт.

– Ты лжешь!

– Нет!

– Лжешь!

– Я не вру, ты, сумасшедшая сука, этот никчемный ублюдок мертв!

Я уже чуть было не набросился на него с кулаками, но Пэм меня опередила. В буквальном смысле. Она припечатала Гарретта хуком слева прямо в челюсть. Он бы ударил ее в ответ, если бы толпа вокруг нас уже не начала волноваться.

Он оглядел собравшихся вокруг зевак. Сукин сын был достаточно беспринципен, чтобы избить женщину, но не такой дурак, чтобы делать это на публике. Он повернулся к Пэм.

– Хорошо, значит, ты мне не веришь? – толпа ахнула, когда он вытащил свой «глок». Затем он обошел фургон кругом и открыл заднюю дверь. Меня от него отделяло пять или шесть упырей. Каждому из них он разнес череп выстрелом, одному за другим. Затем поднялся в фургон и, переступая через мертвые тела, подошел ко мне. Схватив за волосы, он развернул меня так, чтобы Пэм могла хорошенько рассмотреть мое новое обличье.

– Нет! – закричала она. – Боже, пожалуйста, нет!

Не знаю, как мне удалось сохранить ковыляющую походку и не показать, как мне больно оттого, что я заставляю ее испытывать такие муки. Но Гарретт был настолько взбешен, что если бы узнал, что я жив, то пристрелил бы меня на месте. В обличье мертвеца у меня был слабый шанс выжить. По крайней мере, я на это надеялся.

Он сбросил меня с фургона. Я распластался в грязи, словно тряпичная кукла. Поднимаясь на ноги, я сделал это нарочито медленно, чтобы мои движения выглядели заторможенными и разболтанными, как у упыря. Пэм всхлипывала и тянула ко мне руки. Потребовались усилия двух дюжих помощников с бычьими шеями, чтобы оттащить ее обратно.

Толпа вокруг стала больше, но притихла. Даже братья Слокум прекратили лаять в громкоговоритель и пробились в передние ряды. Склонив голову набок, с бессильно болтающейся одной рукой и скрюченной у живота второй – я старался делать вид, что происходящее вокруг меня совершенно не волнует. Но при этом не упускал Пэм из виду.

Гарретт спрыгнул с кузова и надвинулся на нее.

– Посмотри на своего драгоценного Марвина. Не хочешь его обнять?

Все это время я продолжал сжимать в руках оторванную ногу. Для большего эффекта, я поднес ее ко рту и оторвал зубами добрый кусок мяса. Когда я это сделал, то увидел, как в Пэм что-то резко переменилось, будто кто-то нажал на выключатель. Словно она вдруг смирилась с тем, во что отказывалась верить.

– Ты и мизинца его не стоишь, – произнесла она голосом, в котором было больше решительности, чем печали.

С этими словами она вытащила пистолет у ближайшего помощника из кобуры и взвела курок.

«Срань господня, она собирается убить этого сукина сына!» – подумалось мне в тот момент. Но затем она навела этот чертов ствол мне прямо в лицо. И это меня совсем не обрадовало.

Пэм была хорошим стрелком. Действительно хорошим. Уж я-то знаю – это ведь я ее научил. Однажды я видел, как она снимает наперсток с забора с расстояния четыреста ярдов при сильном ветре – редкое мастерство. Поэтому я сомневался, что она промахнется с дистанции в двенадцать футов.

Затем все завертелось с бешеной скоростью. Стоящие вокруг люди в панике отхлынули в стороны от линии огня. Гарретт двинулся к Пэм и прорычал:

– Давай… прикончи его.

Ее намерения было очевидны: убийство из милосердия. Того же самого я желал упырю, которого по ошибке перепутал с нею в том трейлере, но мне в данный момент такое милосердие было не нужно. В отчаянии, я открыл рот, собираясь закричать, но прежде чем я успел издать хоть малейший звук, Пэм выстрелила мне в голову.

Я не помню, как потерял сознание, но полагаю, что оно и к лучшему. Поскольку, когда я очнулся, то обнаружил себя лежащим под кучей обезглавленных трупов и оторванных конечностей, сочащихся кровью и смердящих так, что вонь наверное поднималась до самых небес. Должно быть, меня посчитали мертвым и бросили тут вместе с остальными.

Мой рот был полон запекшейся крови. Лицо горело от адской боли. Ощупав изнутри языком ротовую полость, я понял, что выпущенная Пэм пуля прошла прямиком сквозь левую щеку, не убив меня и даже не выбив ни единого зуба. Черт возьми, ни единого!