Для меня все сказанное было дико, но я продолжал слушать. Причиной тому было нежелание расставаться с Лидой.

— Посмотрите вокруг, Артур Иванович! Распахните свои глаза и вспомните о Всаднике на Коне Белом! Этот вопрос Лидия задавала вам дважды, и дважды же не дождалась на него ответа. Чья-то рука уже лежит на первой печати! Кто-то уже создал для этого все условия!.. Власть гибнет, рушится, гниет, даже не задумываясь о том, что это дело рук и помыслов Зверя, прокравшегося в души многих и одурманившего их.

Помолчав, священник поднял на меня глаза, заговорил тише:

— Я дал вам вчера возможность увидеть то, что произойдет очень скоро. В сущности, это уже происходит. Вы видели это в страшной болезни: бушующий пожар, разрушение, безумие людей, порок, овладевший ими… Я объясню вам это доходчиво, как только может объяснить понимающий священник не доверяющему всецело церкви, но крещеному прихожанину. Когда у вас слабое зрение, врач выписывает вам очки. Надев их, вы начинаете различать все цвета красок, правильно понимать происходящее рядом и делать правильные же выводы. Без очков же вы слепы, как крот, и доверяете только тому, что вам всовывают в руку. Вам втиснут десять рублей, сказав, что сто, и вы будете в это верить до тех пор, пока обман не выяснится при особо неудобных для вас обстоятельствах. Например, в магазине. Но искать того, кто вас обманул, уже поздно. Позавчера, заставив вас против своей воли принять яд, я надел вам очки, сквозь призму которых вы увидели то, что происходит на самом деле. Вчера, опять же против вашей воли влив вам в рот противоядие, я эти очки снял. Но я свидетельствую об этом перед вами и дочерью своей. И готов свидетельствовать перед кем угодно. Разница между мною и лжецами, о которых я веду речь, лишь в том, что я делаю это из благих намерений, они же никогда в этом не сознаются, потому как в этом погибель их и крах.

— Вы не перебираете в своей проповеди, отец Александр? — с сомнением проговорил я, чувствуя между тем непоколебимую логику.

— Перебираю? — задумчиво отозвался священник. — Давайте просчитаем шансы мои и шансы ваши, сомневающегося… зачем вы сюда приехали?

Я замер.

— Вы потеряли веру в то, чем занимались в Москве. Жизнь следовала за вами по пятам, не давая возможности ни на мгновение остаться одному. Вы перестали думать. Вы прекратили читать. Вы превратились в существо одержимое, и целью всей вашей жизни стало накопление. Разве не так?

— Кто вам сказал? — глухо спросил я, точно зная кто.

— Вы правы — Евдокия, — не думая делать из этого тайны, ответил священник. — Скажите мне, чем вы занимались до приезда сюда?

— Я работал.

— На кого?

Моя рука, лежавшая на подлокотнике, дрогнула и сползла с него…

— Я задал сложный вопрос?

— Вы задали… странный вопрос.

— Не может быть. — Отец Александр поднялся из кресла и подошел к окну. — Спросите меня, на кого работаю я, и я, ничуть не сомневаясь, отвечу вам: на вас. Чем же сложен мой вопрос? Но я поставлю его иначе. Что именно вы делали?

— Я торговал смесями, — щелкнув суставом, не так уж уверенно, как минуту назад, выдавил я. — Сухие каши — клубничные, банановые… Люди их покупали и употребляли в пищу. Так что вам нечем меня упрекнуть.

— Неужели? — Священник приблизился и склонился над моей головой: — Тогда ответьте: видели ли вы хотя бы одну старушку, кушавшую вашу кашу? Или знаете хотя бы одну мать, приготовлявшую вашу кашу в пищу своему ребенку? И напоследок такой вопрос: как русский народ все это время обходился без ваших каш?

Я почувствовал, как по лицу моему пробежала судорога, но я точно знал — это не остаточные явления мухоморных возлияний.

— Торгует весь мир. Я не крал и не грабил. Я торговал и был полезен компании, я руководил ею… Торговать Христос не запрещал…

— И голос скажет Всаднику на Вороном Коне: «Хиникс пшеницы за динарий, три хиникса ячменя за динарий, елея же и вина не выдавать…» — произнес он, совсем уже приблизившись губами к моему уху. — Это? Я знаю, вы читали Апокалипсис…

— Вы мне можете объяснить, что происходит? — прохрипел я. И до этого разговора я был осведомлен, что слуги церкви имеют над людьми невиданную власть, но убеждаться в этом воочию и на себе мне приходилось впервые. Передо мной ставились факты, противоречить которым означало противоречить естеству. — Я вам не верю… — тусклым голосом добавил я, прекрасно понимая, что лгу.

— Вы можете счесть меня сумасшедшим, ваше право. Вы можете подняться сейчас и уйти. Вы совершенно здоровы, и отрава более не имеет над вами силы. Но я все-таки прошу вас задержаться еще на несколько минут, поскольку я не сказал вам главного.

Не знаю зачем, но я увел глаза в сторону и с надеждой, что тут все настоящее, посмотрел на Троеручицу в серебряной цаце.

— Хорошо, я останусь, чтобы дослушать вас. Но предупреждаю: наш разговор мне интересен исключительно по причине вашего таланта рассказчика.

— Пусть так! — лихорадочно вздохнув, словно с него свалился гнет, воскликнул отец Александр. — Пусть так… Вы помните Апокалипсис, и я безмерно счастлив этому. Значит, мне не нужно говорить вам то, от чего невежа сочтет сумасшедшим не пророка, а меня. Вы помните, что происходит, согласно Писанию, когда Христос снимает четвертую печать?

— Агнец снимает печать и вылетает Конь Бледный, — повторил я давно когда-то заученную истину. — Всаднику на нем имя Смерть. Ад следует за ним, и дана ему власть над четвертою частью земли умерщвлять мечом и голодом, мором и зверями земными.

Проговорив, я потяжелел еще больше. И это уже когда-то… было. Еще ближе по времени, если начать ворошить учебник истории…

Я знал все это, но, убежденный просьбой священника, молчал и слушал. Я смотрел в его глаза, и воображение рисовало мне страшные картины, происходившие в них в тот момент, когда отец Александр рассказывал и о четырех ангелах ветров, вставших по краю земли, чтобы удерживать до поры гнев божий, и о вскрытии седьмой печати, когда вместо окончательной развязки на небе наступает безмолвие…

Живые картины двигались в глазах священника, и я даже больше следил за событиями в его страстных глазах, нежели слушал звуки из его уст.

Он прервал историю Апокалипсиса, не доведя ее до конца. Из этого мне следовало думать, что пока моей задачей является лишь осознание сказанного. Истории разрушения планеты, последнего трубления над нею ангелов, взрывов и вспышки я так и не дождался. Но я видел их в его глазах, уставших порядком к тому моменту, когда он закончил говорить.

Все это было, безусловно, великолепно. Я словно снова пролистнул страницы страшного видения апостола Иоанна и оказался свидетелем раскрашенных событий. Но меня ожидало впереди нечто еще более страшное. То, что я никак не мог прочитать в Апокалипсисе Иоанна…

— Вы благодарный слушатель, — заметил священник усталым, но по-прежнему уверенным голосом. — Позволите сказать вам главное?