За год-полтора до окончания школы я начал читать зарубежную прозу по-английски. Не то чтобы у меня были какие-то особые успехи в языке, но я хотел во что бы то ни стало читать в оригинале, тем более что некоторые вещи просто еще не были переведены. В общем, в магазине старой книги в портовом районе Кобэ я купил целую гору дешевых пейпербеков и, не всегда улавливая смысл, прочитал их от корки до корки с каким-то даже безрассудством. Начал я из чистого любопытства, но постепенно втянулся. Просто привык или скорее перестал испытывать сопротивление горизонтального текста[23]. В то время в Кобэ жило много иностранцев, а еще в городе был большой порт, куда постоянно приплывали корабли с моряками, и книжек на английском в букинистических магазинах всегда было полно. Я в те годы читал, за редким исключением, детективы и научную фантастику в броских обложках. Английский в этих книжках был не таким уж сложным. Понятно, что прихотливая проза Джеймса Джойса или романы Генри Джеймса были мне, японскому старшекласснику, не по зубам. Но по крайней мере я обнаружил, что в состоянии прочитать книгу на английском от начала до конца. Любопытство, доложу вам, великая вещь! Но если вы подумали, что благодаря своему новому увлечению я начал успешно сдавать экзамены по английскому языку, то вы ошибаетесь. Оценки мои остались такими же невпечатляющими, как и раньше.

Но почему? Помню, я потратил немало времени на обдумывание этого вопроса. Вокруг меня было полно учеников, которые сдавали экзамены лучше, чем я, но, насколько я мог судить, никто из них не мог прочитать книгу на английском. А я читал и даже получал от этого удовольствие. Так в чем же дело? Почему я продолжал получать плохие оценки? Всесторонне это обдумав, я пришел к такому глобальному выводу: уроки английского языка в старших классах японской школы не ставят целью обучение учеников живому, естественному иностранному языку.

Ну хорошо, а какая же тогда у этих уроков цель? Можно сказать, одна-единственная: натренировать учеников, чтобы они получили высокий балл на вступительных экзаменах в университет. А сможет ли ученик нормально читать или общаться с носителями языка – это дело десятое (хорошо, хотя бы не «лишнее»), по крайней мере с точки зрения тех преподавателей английского языка, у которых я учился в школе. Гораздо важнее в их глазах было заучивание большого количества трудных слов или, скажем, запоминание структуры предложения при использовании перфектной формы сослагательного наклонения в прошедшем времени, а также правильное использование предлогов, артиклей и тому подобного.

Разумеется, эти вещи тоже важно и нужно знать. После того как я начал профессионально заниматься литературным переводом, я особенно остро почувствовал, насколько тонок слой моих базисных знаний. Но это именно те знания, которые я отношу к техническому типу и которые можно восполнять по мере необходимости или приобретать в нужном объеме по месту работы, в естественных условиях. Самое важное в изучении иностранного языка, на мой взгляд, – целеполагание. Человек должен четко понять, зачем он изучает английский (или любой другой иностранный) язык. Если это ему неясно, то учеба превратится в мучение. Я совершенно точно знал, зачем учу английский – чтобы читать книги в оригинале. На тот момент это было моей единственной целью.

Язык – живой. И люди – тоже живые. В ситуации, когда живой человек использует живой язык, за счет гибкости того и другого не может не возникнуть некая «подвижность», пространство для маневра. Происходит взаимная притирка, поиск наиболее выгодной для обеих сторон точки контакта. Это прописная истина, но только вот в системе школьного образования в мое время она таковой не считалась. К несчастью. Именно поэтому между двумя системами – между школой и мной – не нашлось точек сцепления, и посещать занятия мне было совсем невесело. Но среди одноклассников у меня были друзья и несколько симпатичных девочек, так что хоть и без радости, но в школу я ходил. Ежедневно.

Понятно, что я говорю о «своем времени», а школьником я был где-то с полвека назад. Подозреваю, с тех пор что-то могло измениться. Мир постепенно глобализируется, с внедрением компьютеров и прочей аппаратуры в образовательный процесс качественно улучшилось техническое оснащение школ и других учебных заведений, заниматься стало значительно удобнее. При этом меня не покидает чувство, что какие-то фундаментальные вещи, сама философия школьного образования мало чем отличается от того, что было пятьдесят лет назад. Если, например, вы хотите говорить на живом иностранном языке, то и сегодня у вас, по сути, есть только один выход – в индивидуальном порядке уехать за границу. В Европе, например, почти вся молодежь бойко говорит на английском и книги на нем читает (до такой степени, что местные издатели уже начинают жаловаться на плохие продажи литературы на национальном языке). А у молодых японцев до сих пор проблемы с английским – и на письме, и в разговоре, да и читать живой неадаптированный язык у них плохо получается. Я считаю, что это серьезная проблема. Если оставить эту кривую систему так, как есть, то преподавание иностранного языка с первого класса будет иметь очень мало смысла. Разве что для большего процветания «школьной индустрии», но и только.

Однако так обстоят дела не только с английским (или другим иностранным) языком. Картина общая практически для всех предметов. Невозможно отделаться от ощущения, что образовательная система в нашей стране в принципе лишена гибкости и мало заботится о развитии индивидуальных особенностей учеников. Со стороны это выглядит так, будто единственная задача учителей – это планомерное напичкивание учеников знаниями и методичное натаскивание на сдачу экзаменов. И вообще, единственное, что заботит взрослых – это в какие университеты и сколько человек выпускников поступило. Прискорбно, неутешительно и немного стыдно.

Пока я учился, я часто слышал от родителей и учителей советы и предостережения: «Пока ты в школе, занимайся как следует. Чем больше узнаешь, пока молодой, – тем лучше. Сам пожалеешь, когда вырастешь, но будет уже поздно». Но с тех пор, как я закончил школу, я ни разу не подумал: «Эх, надо было учиться, пока молодой». И ни разу не пожалел об этой как бы упущенной возможности. Пожалел я только о том, что в школе мне не давали возможности заниматься тем, что мне было интересно. И еще о том, что столько драгоценного времени в своей жизни я потратил на бессмысленную зубрежку, но, может быть, я немного нестандартный случай.

Мой характер проявился с самого рождения – тому, что я люблю, тому, что мне интересно, я отдаю все силы и готов заниматься этим бесконечно. Вы никогда не услышите от меня: «А, и так хорошо», – я не бросаю любимое дело на полпути, не делаю его вполсилы. Всегда довожу до логического, с моей точки зрения, конца. Но если что-то мне неинтересно, то хорошей отдачи не будет или, вернее, не будет охоты заниматься этим в полную силу, да и вообще не будет желания это делать. Это я понял уже давно и так же давно смирился. Если мне кто-то в приказной манере «рекомендует» что-то сделать (особенно если это кто-то вышестоящий), то максимум, на что я способен, – лишь изобразить некое условное подобие действия.