— Какой у вас щенок?

— Немецкая овчарка. Полугодовалая сука.

— Ой, ну девочки поуживчивей, не волнуйтесь. И она же в шесть месяцев довольно крупная, не очень обидишь. Все зависит от того, в котором часу вы будете гулять. Может и пустая площадка оказаться в вашем распоряжении, — успокаивала дотошного владельца Трифонова, словно лично ей не хватало юной овчарки под боком.

— Для начала хороший вариант, — согласился он. — А у вас славный пес. Как называется порода? Какой-нибудь экзот?

— Метис. Обычный найденыш. — Катя не стеснялась подзаборного Журавлика, хотя как-то уловила фразу из трепа двух любезных с виду баб: «Вообрази, эта шавка с птичьей кличкой окрысилась на моего элитного скотч-терьера».

— Обычных не бывает. Он, как любая живность, нашелся на счастье, — показал себя дипломатом молодой человек.

— На его собственное — это точно. До сих пор отъедается и отсыпается. А насчет себя — я еще не прониклась.

Пришелец коротко открыто хохотнул, и Катя улыбнулась. Натренированная на этом квадрате земли способность дружески болтать с любым человеком, как в присказке, слово за слово, грела душу и проветривала ум.

— Что ж, большое вам спасибо за консультацию, — решил закругляться парень. — Надеюсь, будем видеться. Поэтому давайте знакомиться. Меня зовут Кирилл.

— А меня Екатерина. Нет, длинно, не для этого места… Катя.

— До свидания, Катя.

— Пока, Кирилл.

Парень развернулся и едва не наступил на Журавлика. Когда Катя водила его по дворам на поводке, он часто встречался с другими собаками. Звери нюхались, пытались играть, но только сплетали амуницию. На чужого хозяина при этом никакого внимания не обращали. Здесь же ее изумило, что отпущенные на волю питомцы, ткнувшись друг в друга носами, сразу бежали к людям. Причем не к своему владельцу. Они исполняли обязательный ритуал знакомства и приветствия «мамы» или «папы» товарища. И даже, что называется, отхватив на врага, приближались к человеку, с которым тот явился. И тогда надо было обратиться к зверю с искренним комплиментом, а затем ласково потрепать по холке, а то и наглаживать минуты три. Бывало, довольный приемом, оказанным чужим хозяином, лидер сменял гнев на милость и вилял хвостом его псине. Забывал о намерении разметать «клочки по закоулочкам» до следующей встречи.

Катин безродный двортерьер быстро научился хорошим манерам. В конце концов, они были выгодны. И теперь, удивленный отсутствием у незнакомца собаки, все-таки приблизился. Гость повел себя как надлежало человеку, озабоченному будущим собственного щенка в этом большом загоне. Журавлик услышал панегирик и насладился неспешным массажем рыжей спины.

— Он значительно укрепил мои надежды на лучшее, — сказал Кирилл, распрямляясь. — Вероятно, от меня пахнет собакой. И дух ее вашего милягу не отвратил. Не сочтите за назойливость, а в это время тут только вы бываете? Каждое утро?

— Твердое расписание отсутствует. А по утрам перед работой иногда возникает столпотворение. Но в выходные народ и домашние животные отсыпаются. Столичные привычки, знаете ли. Так что сегодня и завтра раньше половины одиннадцатого или двенадцатого никто не выйдет. Кроме нас. В смысле подъема у меня всегда будни.

— То есть вы появитесь часов в восемь, Катя?

— В семь, Кирилл.

— И не будете против моего присутствия? — Он взглянул на часы.

— Бросьте, пожалуйста. Это общественное место.

Она махнула рукой, дескать, ступайте, я вижу, что мой пес вас задержал. И, глядя на удаляющуюся ладную фигуру в черной кожаной куртке, вдруг размечталась: «Скромный, невысокий, темненький, русский… Вполне подходит… Э-эх, если бы он разыскивал меня в поликлинике и общежитии. Если бы он дарил шоколадки информаторам и прижимал руки к груди от радости, когда узнал обо мне хоть малость. Завтра тут действительно появится немецкая овчарка. С молодой бабой, его женой. Что ж, любящий муж все разведал… Очередной московский тупик».

Однако, несмотря на мрачные прогнозы, ей стало хорошо.

— Журавлик, благодать-то какая! — воскликнула она. — Золотая осень. Красотища. Теплынь. Ты что-нибудь воспринимаешь, кроме температуры пыли, в которую ложишься, а?

С момента смерти Андрея Валерьяновича Голубева Катя первый раз упомянула время года — обходилась словами «холодно», «жарко», «мокро» и «терпимо». Казалось, раздавленная любовница запретила себе признавать смену сезонов. Но в действительности у нее не получалось. Даже влюбленность в хирурга Серегина не помогла. И вдруг появился какой-то ответственный собачник и задал несколько вопросов. Но при этом прямо смотрел ей в лицо блестящими глазами. Блестели они приятным удивлением. Словно издали он принял ее за мартышку. А приблизился и залюбовался. Таким же — изумленным, первооткрывательским — был взгляд Андрея, когда он впервые дотронулся ладонью до ее щеки. Будто не верил в ее реальность. «Чушь, не выдумывай, а то придется очень туго, если никогда больше его не увидишь», — говорила себе Трифонова. Но чувствовала, все правда. Женат он или нет, завтра будет торчать здесь с пугливым, но любопытным щенком.

Катя встрепенулась и даже не стала пристегивать Журавлика. Схватила на руки и бегом кинулась с площадки. Только бы знакомые не встретились. Даже объяснить, что давно гуляет, что торопится, было невмоготу. Никто не должен был вклиниться между Кириллом сегодня и Кириллом завтра. Хотелось лишь молчания и покоя, гарантированных ей в четырех стенах. После ужина она таскала своего дворянина вокруг дома, пока он не заскулил и не втянул ее в подъезд.

— Завтра, все завтра, терпи, — пробормотала Катя то ли ему, то ли себе.

Укладываясь спать, она настроилась на мистический лад и была готова к общению с Андреем Валерьяновичем. Ждала от него признания важности момента и благословения, что ли. Но приснились ей Ксения Ивановна с Серегиным. Доктора громко, одновременно и вразнобой ругали ничего не понимающую медсестру. «Погодите, я же вам не мешаю, я никому не мешаю», — отбивалась она. Тут Ксения Ивановна превратилась в Аллу Павловну и ехидно сказала: «А ты мешай. Иначе никто не узнает о твоем существовании. Кто знал, забудет. Но быстрее, чем они, ты себя забудешь».

Тут Катя проснулась в отличном настроении. Она могла поклясться, что этот бессмысленный морок был последним в ее жизни. И отныне все будет хорошо. Прекрасно. Замечательно. Только однажды она испытывала нечто подобное. Сотрудница в поликлинике одолжила ей на месяц деньги, но через две недели потребовала вернуть. То ли действительно что-то непредвиденное случилось, то ли мерзость характера взыграла. У Трифоновой в кошельке лежала именно эта сумма, но и до зарплаты было ровно четырнадцать дней. Бедняжка целую ночь мучилась: отдать и голодать или не отдавать до назначенного срока. Со скрипом каждого нерва выбрала первый вариант. Осталась без копейки в преддверии мучительной смерти. Но в тот же день ей выдали премию. Катя возликовала и уверовала в личное счастливое будущее.

Было около пяти часов. В московской тьме свет всегда угадывается, она прозрачная. Но тут Кате почудилось, что за окном настоящая июньская светлынь. И необходимость включать электричество ощущению не противоречила. В отличие от того дня, когда она пальцем не могла шевельнуть, дожидаясь встречи с Ксенией Ивановной, не было упущено и секунды. После душа подкрасилась, уложила феном волосы. Сказала зеркалу: «Не то. Вульгарно как-то». Умылась, размочила прическу. И начала сначала. А затем — невероятное событие — отпарила джинсы, перегладила глаженую рубашку и закрасила черным фломастером потертости на кроссовках. В оставшиеся двадцать минут неутомимая ранняя пташка вымыла и расчесала Журавлика, который от удивления не сопротивлялся процедуре. Но на всякий случай начал вести себя как больной. Она вылечила его куском колбасы со словами: «Овчарка должна принюхаться и усвоить, что ты живешь нормально».