Женщина довольно долго обустраивалась: втиснула сумки с покупками между своими коленями и противоположной лавкой, откинулась на спинку, проверить, как получилось, и снова наклонилась, чтобы повозиться со своей поклажей. Всякий раз, когда она шевелилась, от ее одежды веяло запахом искусственных фиалок и (плохо скрытым фиалками) маслом для жарки. Наконец она снова откинулась на спинку. Женщина дышала тяжело, но в странном ритме – не как запыхавшийся человек, опаздывающий на поезд, нет, это скорее было быстрое, глубокое, взволнованное пыхтение животного, спасающегося бегством.

Салли взглянула на коричневые сумки, ручки которых были связаны грязной бечевкой, уголком глаза уловила, как вздымается грудь пыхтящей женщины, и испытала приступ странной паники, точно ее волос коснулось крыло летучей мыши. Нет, ей не изменило мужество в самом начале ее великого приключения. Это был перехватывающий горло, скручивающий позвоночник страх, такой же неожиданный, какой охватывает, когда оступаешься во сне, рефлекторное вздрагивание, внезапный резкий вдох.

Она отвернулась к окну. Поезд шел по туннелю, который вел за черту города, вспышками сменяли друг друга участки света и темноты. Разумеется, Салли всю свою жизнь ездила в подземке. Она привыкла путешествовать под землей, как любой житель Нью-Йорка. Но прикосновение ужаса (она взаправду подняла руку, чтобы коснуться шляпки, словно та как-то изменилась) отдавалось в ней снова и снова. Ужас словно дребезжал у нее в костях. Никогда прежде, когда она спускалась в подземку, ей не приходилось задумываться о крепости стальных балок и бетона или о гениальном труде инженеров и кессонщиков, – ведь именно благодаря им вода, земля и камни не обрушивались людям на голову.

Никогда прежде она не задумывалась об ужасающем и глупом чуде перемещения по выдолбленным магистралям.

Никогда прежде не соотносила несущуюся мимо черноту, вонь земли, сажи и стали с миром мертвых, подложкой мирных кладбищ… То место, где лежал ее отец, в зной и в дождь, всегда было мирным… Да и сама она всегда беспечно сбегала по уходившим под землю ступеням в подвал монастыря…

Салли посмотрела за окно поезда в выдолбленную темноту. Она сказала себе, что душа, конечно же, поднимается к небу, но ведь тело до Судного дня проводит время тут, в этой черной подложке яркого мира. Почему она никогда не думала об этом прежде? Тело отца ждало здесь в неподвижности и выглядело во многом так же, как в последний раз, когда видело солнечный свет: та же одежда, те же волосы, те же терпеливо сложенные руки. Без обуви (это ей рассказал кто-то в школе)… и плоть медленно слезает с костей.

Внезапно поезд залило солнечным светом – как взрыв, как удар молнии. Салли, возможно, даже подскочила.

Надавив на нее плечом, дыша в шею, соседка спросила:

– Вы в Чикаго направляетесь?

Салли повернулась к ней.

– Да, – ответила она, радуясь, что в стекло бьет дневной свет, пусть уже и с лиловым оттенком подступающего вечера.

– Я тоже, – сказала соседка.

Кожа ее лица была бугристая, основательно напудренная, с россыпью грубых волосков. Она была моложе, чем показалось вначале, об этом говорила упругость подбородка и щек, чуть блестевших от пота. Помада у нее была яркая. И когда она открывала рот, то на мелких серых зубах показывались частички помады.

– Сбегаете от кого-то? – поинтересовалась женщина.

– Ну… нет, – откликнулась Салли.

Ей потребовалось некоторое усилие воли, чтобы встретить взгляд маленьких глазок соседки, – не только потому, что ее лицо было чересчур близко, но потому, что ей очень хотелось еще раз обернуться к окну, к прекрасному свету сумрака. Они уже покинули подземные туннели. Но монахини приучили Салли быть вежливой, выказывать доброту каждому незнакомцу.

– Я еду в женский монастырь, – сказала она. – Там начнется мое послушничество. Я собираюсь стать сестрой-сиделкой.

Соседка чуть отодвинулась, всплеснула короткими ручками, пнула несколько раз сумки у себя под ногами. Салли заметила, что кисти у нее очень маленькие и пухлые, а ногти коротких пальцев с острыми кончиками. Потом соседка снова повернулась к Салли и широко улыбнулась с неподдельным восхищением.

– Господь милосердный! – воскликнула она, обращаясь к потолку, и рассмеялась – нутряным, раскатистым смехом. – Господь милосердный! Монашка. – И снова наклонилась поправить сумки с покупками. – Ну, может, у вас все отличненько, а вот я пустилась в бега. – Она выпрямилась. – От мужа, – добавила она. Было что-то птичье (от голубя или, может, от совы) в том, как она повернула голову на толстой шее, стрельнув глазами и дернув подбородком в сторону Салли. – Он думает, я еду повидать сестру в Чикаго, откуда я родом, но я поеду дальше, до самой Калифорнии. – Все еще улыбаясь, она покивала. – Он ни за что меня не найдет. До конца жизни не увидит моего лица. – Она приподняла брови, которые были толстыми, жесткими и какими-то кривыми. – И что на это скажет маленькая монашка?

Салли раздумывала какое-то время.

– Очень жаль это слышать, – наконец сказала она, подражая солнечному сочувствию сестры Жанны. – Я буду молиться о вас.

Женщина снова улыбнулась. Салли почудилось, что с каждой минутой соседка становится все моложе и моложе, приближаясь к ее собственному возрасту, что казалось странным, учитывая, какой старой она изначально выглядела.

– Мы были женаты шесть лет, – сообщила женщина. – Поверить не могу. Шесть! – повторила она. – Шесть лет. Я была совсем девочкой. – Она снова рассмеялась и заерзала. Изо рта у нее пахнуло чем-то сладковато-неприятным. (Может, у нее гнилой зуб, подумала Салли.) – И хотя уверена, что малышка-монашка ничего не смыслит в таких вещах, зуб даю, у него самый крошечный член, какой вообще может быть у мужика.

Она выставила вперед бледный мизинец. Ноготь был острым и окантованным грязью. А потом женщина сунула мизинец в рот и обхватила его губами. Она расширила глаза, точно в большом удивлении. Когда она вытащила палец, он был влажным и перепачканным ее помадой. Подобрав пальцы к ладони, она положила руку себе на колени и повозила влажным пальцем по темной ткани юбки.

– Можете себе представить, что девушке моих габаритов до конца жизни придется скакать на штучке такого вот размера?

Салли отвела взгляд, щеки у нее горели. Ткнув ее локтем, женщина указала глазами и подбородком на свои темные колени и влажный мизинец, который судорожно подергивался, как бледное слепое существо.

– Конечно, – продолжала женщина, сжимая руку в кулак, – малышке монашке ничего про это не известно, но когда попадете в свой монастырь, порасспрашивайте сестер. Или у своей матери спросите, когда в следующий раз с ней увидитесь. Ваша мать еще жива?

Салли была настолько потрясена, смущена и растерянна, что ответила вежливо:

– Да, – прошептала она. – Жива.

– А ваш отец? – не отставала попутчица. – Он все еще с вами?

Салли покачала головой, снова отводя глаза. Сразу через проход сидел мужчина с газетой. Ей показалось, он бросил на них мимолетный взгляд.