— То, что она исчезла, — ты об этом? — ответил он. Сидя по другую сторону стола, он был бесконечно далек от нее.

— То, что она бесследно исчезла. То, что мы не нашли ни одной открытки, ни одного письма от нее. В тех бумагах, которые мы просмотрели, нет ни единой ее весточки родителям. Словно Георг с Лидией внезапно стали бездетными.

— В этом-то и заключается один из главных вопросов… — ответил он, но его ответ завис в воздухе.

— И что?.. — Его молчание не смогло удержать ее. — Это объясняло бы, почему Георг Хаммерсенг горы сдвигал, пытаясь разыскать дочь, когда она, так сказать, «затерялась» в Дании. Насильники собственных детей часто испытывают болезненную привязанность к собственным жертвам, это же общеизвестно.

— Случается и обратное, — пробормотал он.

— Верно, но, очевидно, с ними этого не происходило!

— Ну, может, здесь и кроется что-то такое, — он казался почти подозрительно спокойным, — но результат от этого не меняется: Клаус работал в нефтяном секторе в Венесуэле, где и пропал. Для этого есть дюжины веских причин: преступность, нестабильная политическая ситуация, алкоголизм, личные неудачи, болезни… И то же самое с ней: жизнь вместе с хиппи в Копенгагене, свободная любовь и наркотики, наркопоездки на Восток, заигрывание и связи с представителями других культур, личная неустроенность… Мы даже не знаем, действительно ли она исчезла в Дании.

— Нет, это мы знаем точно. — Она знала, что ей следовало держать язык за зубами, но все же выболтала о последней находке Кронберга: ей хотелось стряхнуть с него эту напускную отстраненность, почти граничащую с равнодушием и казавшуюся ей от начала до конца деланой.

— Радха Кришна… — задумчиво сказал он, избегая ее взгляда, — вот так имечко.

— Она сменила имя в восемьдесят восьмом. Тогда эпоха хиппи для большинства уже закончилась.

— То есть для тех, кто остался в живых.

— Можно и так сказать.

— Получается, теперь надо искать по сектам и общинам религиозных психов, где зимуют последние счастливчики поколения любви и мира.

— Похоже на то.

— Вот только они не ведут учет своих членов.

— Ага. Поэтому какая разница — это все равно что исчезнуть с лица земли. — Она отодвинула тарелку, почти не притронувшись к еде. Она заметила, что ее терпение вот-вот лопнет. — Как по-твоему, может, это связано с их смертью? Ссоры Клауса с отцом и еще, возможно то, что Георг… — Она не смогла закончить. То, что Георг Хаммерсенг мог оказаться насильником собственной дочери, было по-прежнему домыслом. — Их семья жила в самом настоящем аду!

Он лишь молча сидел, уставившись туда, где раньше стояла тарелка. Отчаянно и возмущенно она продолжала:

— Дети, которым не уделяли должного внимания или над которыми надругались, особенно хорошо запоминают своих мучителей. Мы можем предположить, что…

— Один из них или они оба вернулись и ужасно отомстили? — В его голосе ей почудилась ирония, которой, возможно, там не было. Он все понял совершенно неправильно.

— Юнфинн, вместо того чтобы язвить, ты ведь мог бы немного помочь мне. Ты знал их. Ты чувствовал себя у них как дома. Если в этой семье все было действительно так, то ты не мог не заметить этого!

Почти незаметно покачав головой, он продолжал разглядывать скатерть.

— Не было там никакого ада, — немного помолчав, произнес он, словно разговаривая с самим собой, — они жили, как в раю. У них было все: деньги, положение, культура, дом с большими светлыми комнатами, где звучала музыка. Дети были им небезразличны, они находили время, чтобы поговорить с ними, помогали с уроками и занимались вместе любимым делом, они думали о будущем своих детей и об их карьере…

Ее уверенность пошатнулась. Она поняла его слова и почему он говорит именно так. Он рассказывал ей о том, что рос в тесной маленькой квартирке вместе с отцом, который доработался до того, что спился, заболел и умер, пытаясь забыть мать Юнфинна и ее предательство.

— С ними всегда было светло, — продолжал он, и эти почти пропетые слова и отсутствующий взгляд встревожили ее, — тебе сложно понять, ведь твое детство прошло не в унылом маленьком норвежском городке в середине шестидесятых, но… — Он принялся тереть руками ноги. Затем он внезапно резко вскочил. — И тут мы вдруг узнаем, что все это — обман! Ложь и обман! Ладно, допускаю, но почему это обязательно должно быть связано с их смертями? И еще я не понимаю, почему тебе приспичило непременно связывать это! — Он уже подошел к двери. — Извини, я не особенно хочу есть…

Он побежал вниз, в подвал, где сушился его спортивный костюм. Потом — в гараж, где стоял его вымытый блестящий велосипед. А потом по извилистым дорожкам между домами выехал на шоссе. Может, он поехал к вилле Скугли? Как часто во время своих поездок он останавливался там, не говоря ей ни слова об этом? И какая ему от этого польза? О чем он думал? Что вспоминал?

Плакать ей не хотелось. Встав, она принялась убирать со стола: выбросила остатки еды, а тарелки и кастрюли ополоснула и поставила в посудомоечную машину. Все уладится. Это только сделает их сильнее. Такова часть совместной жизни. Может, это только еще раз подтверждает старую «истину», гласящую, что полицейским не стоит связываться с полицейскими? Что работа в конце концов окажется важнее? И отнимет внимание и заботу, которые следует проявлять к возлюбленному? Тогда им лишь остается опровергнуть это утверждение, правда ведь?

Она опустилась на диван и только тогда, уткнувшись в подушку, разрыдалась.

«Клаус Хаммерсенг. Ответь мне, это важно!»

Ей потребовалось время, чтобы собраться и продолжить поиск в Интернете. В успех своей затеи она и верила, и не верила. Чаты — вполне подходящее место для поиска. Она и раньше прибегала к подобному методу, отыскивая старых друзей, с которыми перестала общаться. Это оказалось необыкновенно эффективным: если самого разыскиваемого в Интернете не оказывалось, то обязательно находился кто-нибудь, кто замечал сообщение и связывался с ним. Она поместила объявление на всех мыслимых чатах, от «Печали и отчаяния» до «Радости и удовольствий». Эротические чаты она не трогала, иначе ее компьютер просто загадили бы.

Ее необычное занятие вернуло ей силы. Прочитав пару хвастливых, явно лживых сообщений на последней раскрытой страничке, она с юмором восприняла хвастовство и вульгарность, хотя если по ним судить, то современная нравственность выглядит довольно печально, что постепенно раскрылось также и при расследовании дела Хаммерсенгов. В таком занятии она находила какую-то своенравную радость. Именно этого Юнфинн терпеть не мог, когда разрушают идеальные образы. Естественно, ему бы такое не понравилось, но у нее есть работа, и ей нужно подчиняться интуиции. Такой метод он сам всегда считал важнейшим: «Система доведет тебя лишь до определенной точки. А потом у тебя останется только интуиция». Вот именно! А ее интуиция говорит, что такие, как Клаус и Ханне Хаммерсенг (если они еще живы), будут искать общения по Интернету, потому что для общения в реальной жизни они слишком измучены.