вознаградить сыновей, доказать, что он не марионетка Генриха, наказать тебя, показать австрийцам, что его не запугать ни королю, ни императору, ни папе? Могу только одно сказать, я думаю, что, говоря про убийство заложников, он на самом деле собирался это сделать. Может быть, за исключением мальчишки. Я верю, что Бог не даст его безумию зайти так далеко. Но остальных… Да, думаю, их он казнит.

Когда Балдуин замолчал, воцарилась гнетущая тишина. Ричард отвернулся, стараясь обуздать захлестывающую его волну ярости. Как может Бог допустить такое? Он больше не в плену, почему же все еще так бессилен?

Уилл положил руку фламандцу на плечо. Жест, вызвавший усталую улыбку на лице Балдуина. Улыбку, мгновенно пропавшую, когда Вильгельм де Форс сказал, что ему сильно повезло. Рыцарь вскинул голову и посмотрел ему в глаза.

– И почему это, милорд граф? – спросил он, угрожающе тихим голосом.

– Почему? Потому что ты здесь и в безопасности, в отличие от остальных бедняг, запертых в ловушке в Вене.

Балдуин встал, и хотя обычно он бывал невозмутимым и не скорым на расправу, Уилл приготовился вмешаться на случай, если его друг вцепится де Форсу в глотку.

– Я дал слово чести, – произнес Балдуин медленно и с расстановкой, словно разговаривал с ребенком или слабоумным, – что вернусь с королевским ответом. И собираюсь сдержать это слово.

Графа поразила глупость фламандского лорда. Но он так же почувствовал гнев этого человека, даже если не до конца понимал его причину. Де Форс видел, что Маршал разделяет этот гнев, и хотя Уилл ему особо не нравился, граф опасался задевать его, так как в прошлом Маршал часто бросал вызов людям, оскорбившим его гордость. Так что граф был благодарен, когда Ричард снова обратил внимание на себя.

Не придавая значения стычке между Балдуином и графом Омальским, Ричард оглядел зал в поисках людей, которым можно безоговорочно доверять. И глаза его остановились на валлийском кузене и Гийене де л, Этанге.

– Морган, я хочу, чтобы ты и Гийен доставили девушек из Руана.

После того как те заверили его, что отправятся в путь в течение часа, он с натужной улыбкой подошел к Балдуину.

– Все идет к тому, мой верный друг, – сказал он, – что тебе предстоит еще одно долгое путешествие.

Снова севший фламандец улыбнулся в ответ, хотя и не слишком убедительно.

– Могло быть и хуже, сир, – промолвил он. – По крайней мере, мне не придется снова ступать на палубу корабля.

– Остальные заложники… Они знают об угрозе Леопольда?

– Твой племянник нет, остальные да. – Балдуин выказал себя знатоком чужих душ, тихо добавив: – Но они не боятся, сир. Потому как уверены, что ты никогда не позволишь причинить им вред.

– Верно, – мрачно подтвердил Ричард. – Не позволю. И этот сукин сын Леопольд прекрасно это знает, чтоб ему провалиться.

Затем король посмотрел на графа Честерского и сказал:

– Расскажи своей жене о том, что произошло, Рэндольф.

Он не сомневался, что Констанция во всем будет винить его, но в данный момент это его волновало меньше всего. Каша заварилась крутая, но надо ее расхлебывать, другого пути нет.

Никогда и ни о чем не мечтал Балдуин так, как о том, чтобы получить сейчас горячий ужин, теплую ванну и мягкую постель. Но он не забыл и про свой австрийский эскорт и начал подниматься со словами, что Леопольд послал с ним священника, говорящего на латыни для того, чтобы он мог общаться со своей охраной. Балдуин улыбнулся, когда епископ Линкольнский вызвался объяснять австрийцам, что происходит, ведь это значило, что пока можно посидеть и не шевелить ноющими конечностями. Эскорт беспокойно ждал у дверей, и австрийский священник нерешительно вышел вперед, когда Гуго поманил его, нервно опустился на колени и поцеловал кольцо епископа. Но стоило Гуго сказать несколько слов, как клирик просветлел и, повернувшись к своим людям, заулыбался. Похоже, они боялись, что английский король может выместить на них свою ярость.

Поступить так никогда не приходило Ричарду в голову, но как только священник заговорил с остальными австрийцами, он застыл. Гортанный звук немецкого языка пробудил в нем воспоминания такие яркие, такие сильные, что на одно тягостное мгновение он словно покинул зал в Шиноне. Он снова находился в той лачуге в Эртпурхе, услышал крики солдат на неведомом ему языке, понимал, что выхода нет и они в ловушке, и что знакомый ему мир уже никогда не будет прежним. Как и в тот декабрьский день два года назад, он услышал свое хриплое дыхание, почувствовал холодный пот, стекающий по ребрам. Развернувшись, он схватил ближайший стул и ударил им об стену с такой силой, что полетели щепки. Затем обратился к залу, с вызовом вскинув голову. К его облегчению, соратники восприняли эту вспышку как естественную бурную реакцию на вымогательство, и не более того.

* * *

Короли оглашают пути перемещений на недели вперед, чтобы вассалы и подданные знали, где будут рассмотрены их судебные дела или прошения. Едва узнав, что Ричард намерен держать свой рождественский двор в Руане, Джоанна постаралась убедить невестку сопровождать ее в этот город. Беренгария наотрез отказалась, говоря, что никуда не поедет, пока Ричард за нею не пошлет. Однако Джоанна не сдавалась и, получив в середине декабря письмо от Алиеноры, где упоминалось, что Ричард находится в Шиноне, убедила Беренгарию провести Рождество в этом замке в долине Луары. Она напирала на то, что это позволит ей встретиться с матерью, поскольку от Шинона до аббатства Фонтевро всего десять миль. Джоанна не чувствовала вины за то, что вмешивается не в свое дело – ей было ясно, что брак ее брата нуждается в «починке», а как это сделать, если охладевший муж и жена проживают на расстоянии сотен миль друг от друга?

Однако даже самый продуманный план может нарушиться, и по прибытию в Шинон Джоанна обнаружила, что Ричард уже переместился в Нормандию. Кроме того, они с Беренгарией пропустили прощание с Анной: девушки отбыли в Австрию с Балдуином де Бетюном двумя днями ранее. Как только Беренгария выяснила, что Ричард был в Шиноне, то против своего обыкновения резко упрекнула Джоанну. Поэтому, отправившись следующим утром верхом в Фонтевро, Джоанна вполне готова была узнать, что мать