по собственной инициативе, и Ричард недоволен своим канцлером. Однако Лоншан не предпринимал ничего, неугодного своему королю. Хотя Ричарду не слишком нравились условия перемирия, ему требовалась передышка, ведь хотя мятеж в южных владениях удалось подавить легко, было ясно, что настоящая война разразится в Нормандии, а из-за огромного выкупа, который он принужден платить, Ричард впервые обладал меньшими ресурсами, чем король Франции. Согласно условиям договора в Тийере, перемирие должно было продлиться до ноября следующего года. Однако все понимали, что ни Филипп, ни Ричард не намерены его соблюдать.* * *

Смерти Танкреда и его сына Роже обезглавили сопротивление сицилийцев, и, войдя в Италию, Генрих не встретил противодействия. К тринадцатому августа Неаполь открыл перед ним свои ворота. После этого император жестоко отомстил Салерно, чьи горожане три года назад схватили его супругу и передали Танкреду. Взяв город штурмом, он отдал его на поток армии, результатом чего стал кровавый разгул насилия, убийств и грабежа. Оставшиеся в живых салернцы были отправлены в изгнание, и Генрих приказал срыть городские стены. Отчаявшаяся вдова Танкреда бежала с дочерьми и маленьким сыном в Кальтабеллотту, а адмирал Маргаритис договорился о капитуляции сицилийского правительства перед германским императором.

Многим в тот год казалось, что Генрих удачлив, как сам Люцифер: огромный выкуп, стребованный им с английского короля, снабдил его средствами для вторжения на Сицилию, а смерть Танкреда обеспечила ему победу. Потом, к изумлению всего христианского мира, давно бесплодная сорокалетняя жена Генриха забеременела, и пока он планировал в Палермо свою коронацию, Констанция готовилась к родам в маленьком итальянском городке Ези.

Но если в лето Господне 1194 все, к чему прикасался Генрих, обращалось в золото, от герцога австрийского фортуна отворачивалась все сильнее. В июне папа Целестин приказал Леопольду вернуть заложников английскому королю, возвратить свою долю выкупа, а после отправляться в Святую землю для искупления грехов и провести на службе Христу столько времени, сколько пробыл в заточении король Ричард. Когда Леопольд категорически отказался принимать эти условия, папа повелел архиепископу Веронскому отлучить от церкви австрийского герцога и наложить интердикт на его владения.

Глава V

Замок Шинон, Турень

Декабрь 1194 г.

У Ричарда шло шуточное соревнование с матерью, у кого из них самый лучший шпион. Алиенора настаивала, что никто не может превзойти Дюрана де Керзона, которого она внедрила в свиту Джона, приглядывать за заблудшим сыном. Однако Ричард был уверен, что нет никого лучше человека, называвшего себя Люком. Он верно служил английской короне больше двадцати лет и перешел к Ричарду по наследству от Генриха. Когда королю сказали, что его аудиенции просит человек, назвавший потаенное слово, обозначавшее Люка, Ричард тут же прервал совет и поспешил прочь из большого зала, чтобы перемолвиться со своим лазутчиком с глазу на глаз.

Отсутствие государя затянулось, и люди в зале стали проявлять нетерпение. Гийом де Лоншан попытался обсудить церковные вопросы с архиепископом Руана и епископом Линкольнским, но архиепископ Готье осаживал канцлера при каждой возможности, а затем демонстративно встал и отошел. Лоншану оставалось только кипеть от злости. Были у них разногласия и с епископом Линкольнским, но епископ Гуго хотя бы обращался с ним с вежливостью, как полагалось в беседе прелата с прелатом. Благодаря Всевышнего за то, что ему не придется больше ступать на землю невежественного островного королевства Ричарда, Лоншан вел любезную беседу с коллегой, когда взрыв громкого хохота заставил его нахмуриться.

Собравшись у открытого очага, виконт де Туар, Гуго де Лузиньян и Вильгельм де Форс, граф Омальский, обменивались непристойными шуточками насчет неправдоподобной беременности императрицы Генриха. Ги, брат виконта Эмери, слушал с нарастающим неудовольствием, но пока держал язык за зубами. Ги покровительственно относился к женщинам, настолько, что брат прозвал его «истинной душой рыцарства», и это в его устах был вовсе не комплимент. Ги считал неправильным высмеивать женщину, которой вскоре предстояло столкнуться с опасностями деторождения на пороге сорокалетия. Но будучи младшим братом, привык уступать Эмери и знал, что если возразит, то станет объектом насмешек вместо Констанции. После особенно грубого комментария графа Омальского, Ги заметил, что они привлекли неодобрительное внимание епископа Илийского, и потихоньку отошел, не желая, чтобы о нем судили по его друзьям.

– Подобные комментарии совершенно неуместны, милорды, – холодно заявил Лоншан. Он не любил женщин, но делал исключения для своих родственниц, удивительной матери короля и императрицы Констанции.

Мужчин его отповедь совершенно не смутила.

– Что же из сказанного нами не соответствует действительности, милорд епископ? – ухмыльнулся Эмери. – Мы всего лишь удивлялись, как бесплодная женщина чудесным образом вдруг забеременела.

Но когда граф Вильям сравнил чрево Констанции с сушеной грушей, Лоншан вскипел.

– Если бы вы потрудились изучить Священное Писание, то знали бы, что Сара, жена Авраама, родила сына спустя десятки лет после того как ее детородная пора осталась позади. Женщина может зачать в любом возрасте, коли на то будет Божья воля.

Эти слова заставили замолчать Эмери и Гуго де Лузиньяна, но Вильгельм де Форс не собирался терпеть отповеди от какого-то калеки.

«Митра епископа не делает тебя мужчиной, уродливый карлик», – со злобой подумал он, а вслух скептически заметил:

– Что ж, если императрица и вправду беременна, это станет одним из величайших чудес Божьих.

Лоншан применил более опасное оружие, чем нравоучение священнослужителя:

– Неплохо бы тебе вспомнить, милорд граф, что императрица Констанция очень дорога королеве Джоанне, любимой сестре короля.

Даже этого было бы недостаточно, чтобы укротить графа, но епископ Гуго поддержал Лоншана, напомнив де Форсу, что негоже смертным ставить под сомнение промысел Всевышнего. Хотя он говорил довольно мягко, присущий епископу ореол святости придал этой расхожей ремарке весомость, и де Форс впал в угрюмое молчание, в равной степени дуясь на обоих прелатов.

Ги, вернувшись к привычной роли миротворца, попытался повернуть разговор в более безопасное русло, спросив, где сейчас владетель Шатору: он знал, что Андре де Шовиньи неотлучно находился с королем с момента освобождения последнего. Ответ ему дал подошедший погреться к огню Вильгельм Маршал, сказав, что Андре проводит Рождество в замке Деоль с беременной женой и маленьким сыном.

Благонамеренное вмешательство Ги только раздосадовало де Форса, потому как он не любил