только учтивость, дань дружбе и ностальгии по прошлому, – начал я заготовленную еще в пути речь. – Меня привело к тебе очень и очень серьезное дело. Ты, возможно, сможешь дать ответ на некоторые весьма важные для меня вопросы…

Из комнаты мгновенно улетучилась вся легкость радости от внезапной встречи старых добрых друзей.

– А что случилось? – лицо Корзунова сразу стало серьезным. – Я, конечно, постараюсь тебе помочь, хотя и не представляю, чем могу быть полезен. К торговле я сейчас имею очень опосредованное отношение, связей особых нет… – мне показалось, что он даже побледнел.

– Давай так: у меня есть вопросы к тебе, и я их задам, – сказал я. – Потом у тебя, вероятно, появятся вопросы ко мне, и я отвечу тебе на них предельно честно. Договорились?

– Договорились… – протянул мой приятель.

– Хорошо! Мне нужно услышать все, что ты знаешь про завещание твоего хозяина, Петра Устиновича Савельева.

Корзунов откинулся на кресле. Его глаза, не мигая, смотрели на белый абажур лампы под потолком, а палец с перстнем приник к губам, словно запрещая им говорить. Мой приятель долго молчал, потом тяжелым взглядом посмотрел на меня и ответил:

– Что я слышал про его завещание? Эта история с завещанием Савельева – любимая страшилка всех местных приказчиков и мальчишек на побегушках. Эти рассказчики никаким боком к делу не относятся и ничего о нем не знают, и знать не могут, однако несут невесть что! Люди должностей повыше разумно предпочитают молчать. А что говорят в высших кругах, я не знаю, так как к ним, увы, не отношусь. Но скажу тебе так: об этих Кобриных, как и о других персонажах их круга, ходит дурная молва, и почти все слухи на поверку оказываются правдой.

Он встал из-за стола, обошел его, взял рюмку с вишневой наливкой и опрокинул ее содержимое себе в рот, потом откусил кусочек калача и долго жевал его, видимо, собираясь с мыслями.

– Как ты думаешь, Марк, что необходимо для того, чтобы будущее наше было прекрасным? Помнится, один публицист говорил, что для этого нужно всего лишь пятьдесят честных губернаторов. «Пятьдесят честных губернаторов»… – Корзунов, заложив руки за спину, суетливо зашагал взад-вперед по комнате.

Мне пришлось развернуть стул, чтобы не сидеть к нему спиной. В темном старом зеркале над английским камином то и дело мелькало его бледное лицо.

Корзунов заговорил вновь:

– Ответь, ты где-нибудь видел, чтобы высшие государственные чины на своих постах не оказывались замешанными в разных темных делишках? Чтобы они обходились без мздоимства, без подлога? Так вот, я тоже! Все эти десять лет я работал под началом Савельева, но настоящими хозяевами мне были именно Кобрины. За это время я столько всего слышал и видел, что скажу тебе просто, – он подошел ко мне, наклонился и, понизив голос, продолжил, – никто из управляющих с московских предприятий Кобриных не сомневается в подлоге. Более того, все знают, что любые подписи прекрасно выводит тот же мерзавец Огибалов, один из приказчиков в меховых лавках купца Савельева.

Корзунов сел в свое кресло и закинул ногу на ногу.

– Один раз, уже после смерти Савельева, младший из Кобриных, князь Всеволод Константинович, принес мне расписку на триста тысяч рублей, написанную на обыкновенной писчей бумаге, причем далеко не лучшего качества. Триста тысяч, Марк! – Корзунов выпучил глаза. – Я, конечно, прямо ему сказал, что не могу принять этот документ и выдать по нему деньги без соответствующей проверки. К тому же подобные расписки пишутся на гербовой бумаге и по определенной форме. Он ушел, и что же? На следующей день у меня на столе лежала та же самая расписка, но уже выполненная на гербовой бумаге по всем требованиям и с той же подписью Савельева. Так-то, брат!

В комнате воцарилось молчание. Было только слышно, как мерно тикает маятник больших башенных часов в углу кабинета.

– Что тебе еще рассказать? Савельев был голова, гений. Он мог держать и Кобриных, и все их капиталы вот так вот, – Корзунов стиснул кулак. – Но, как показывает жизнь, деньги – у купечества, а вот власть – у высшего дворянства. Свои капиталы Савельев сделал через Кобриных, и они теперь считают эти самые капиталы своими. Вот и все…

Он понизил голос:

– Ходят слухи, что Савельев скупал долговые обязательства Кобриных и в любой момент мог довести их всех до полного банкротства. Но после смерти купца эти векселя нигде так и не всплыли. И это, пожалуй, все, что я знаю…

Я молчал.

Значит, это правда. А почему нет? И ведь все так просто! Все обо всем знают, но никто ничего не подтвердит и не признается…

– Ты слышал о Барсеньевых? – спросил я Корзунова.

– Да, об их приезде в Москву от наших земляков – тех, что служат у Кобриных. Но ни с кем из них я не встречался. Я и помню-то о них только то, что раскланивался с ними, когда бывал у тебя в гостях: строгая соседка с сыном-мальчишкой в сюртучке, волочившим за собой на ленточке расписного деревянного коня на колесиках. Слыхал, что их обоих скрутила холера. Жаль…

Корзунов вздохнул и подмигнул мне:

– У меня все! Теперь твоя очередь откровенничать! С чего вдруг ты так озаботился этим делом? Выкладывай!

– Все дело в том, – ответил я, – что Анна Устиновна Барсенева написала мне письмо, в котором попросила найти и наказать убийц…

– Убийц? Каких еще убийц? – встрепенулся Корзунов.

– Убийц ее сына, брата и ее самой…

Корзунов присвистнул:

– Как это – «написала»? С того света, что ли? Это что за мистика?

– Нет тут никакой мистики. Здесь, скорее, драматический жанр в детективном ключе. Она написала мне еще до своей кончины. А еще она попросила доказать, что завещание ее брата и твоего бывшего хозяина – подложное. И назначила меня наследником своей доли в его наследстве…

– Ты что, серьезно? – Корзунов, еще больше побледнев, вскочил из-за стола.

– Ну да! А что ты так разволновался? Ты думаешь, я прикатил сюда просто так, от нечего делать? – я, встав, хотел было похлопать Корзунова по плечу, но он резко отстранился:

– Постой! Но ты же не возьмешься? От завещания ведь можно отказаться! Нет, это безумие…

– Честно говоря, я не хочу оставлять все как есть. Куш в полмиллиона за восстановление справедливости и наказание убийц – это поистине вызов судьбы. Да и в хозяйстве он мне придется весьма ко двору, – я проглотил свою наливку и хлопнул блестящей рюмкой об стол.

Корзунов снова сел, откинулся в кресле и задумался.

– Что до меня, я