– Правда? – кажется, чуть разочарованно протянул я.

– Святая правда! – твердо ответил мой приятель. – Даже и не думал! Просто некоторые бумажные дела Савельева были в моем ведении. Поэтому сейчас его вдова попросила меня привести все документы, что касаются оставшегося имущества, в порядок, – Корзунов похлопал ладонью по своей папке, которую он продолжал держать в руках. – Честно говоря, я пока даже и не принимался за это: сроки терпят. Зато я при желании и необходимости всегда могу задать ей кое-какие уточняющие вопросы. Поэтому предлагаю тебе свою протекцию! Сегодня вторник, а по вторникам у Савельевых всегда был, так сказать, приемный день. Если ты захочешь, мы можем немного прогуляться, дабы нанести вдове визит, познакомиться с нею, что было бы тебе полезно, а заодно, что вполне вероятно, и сытно отобедать в спокойной домашней обстановке. Как тебе, а?

– Предложение очень неплохое. Однако я прошу тебя пока ни словом не упоминать о завещании Анны Устиновны…

– Что ты! Могила! Это будет совершенно правильным. Тогда, если ты готов, предлагаю поторопиться…

Шагая с Корзуновым по бульвару, мы перебирали в памяти общих знакомых и вспоминали годы нашей учебы в гимназии.

– Скажи, Марк, в Самаре еще остался кто-нибудь из наших? – спросил меня мой приятель.

– Немногие… – ответил я. – Ну вот, к примеру, Петров. Он на хорошем счету в одном солидном банке. Еще Эттингер – теперь преподает в нашей же гимназии.

– М-да, негусто. В Москве я иногда встречал кого-то, но прочных отношений ни с кем не сложилось. Я же никогда не был так окружен друзьями, как ты! – Корзунов слегка ткнул меня локтем в бок.

– И все же наш выпуск был очень дружен, – улыбнулся я. – А ты помнишь ту историю с майскими жуками? Ну, которых мы запихали под школьную доску, и они начали по очереди вылетать наружу, стоило только нашему профессору-французу начать царапать на ней мелом, а?

– Ах, да! Помню-помню, – рассмеялся Корзунов, повертев головой по сторонам, будто озираясь. – С каким оглушительным сердитым жужжанием они атаковали нашу аудиторию!

– И ведь нас никто не выдал! Помнишь, как всех нас после вызывали в кабинет директора?

– Ой, ладно тебе, Марк! – Корзунов чуть замедлил шаг. – Мне вот было ни капельки не страшно, ибо наш директор был самым обыкновенным рохлей. Наши выходки были ему безразличны. Думаю, он просто-напросто по-тихому пил у себя в директорской, нимало не интересуясь управлением вверенным ему заведением… Ай, черт! Бумаги! Держи их! – мой приятель, вдруг споткнувшись и нелепо взмахнув руками в воздухе, уронил папку на камни мостовой. Папка распахнулась, и из нее, подобно птицам из раскрытой клетки, в разные стороны полетели исписанные тонкими строчками белые, молочные, бежевые, зеленые листы.

Я бросился к нему на помощь.

– Вот я разиня! – с виноватой улыбкой сокрушался Корзунов, сидя на корточках и упрятывая обратно в папку свои документы. – Замечтался на секундочку – и все, привет!

– Не беда! По-моему, о хорошем не грех вспоминать почаще.

– О хорошем? Ты думаешь?

– Уверен. У нас была прекрасная компания! Я до сих пор люблю гулять теми тропинками, по которым мы некогда хаживали, когда после занятий все вместе отправлялись на Волгу удить рыбу, – я вздохнул, подавая ему несколько листов. – Весело было…

– Знаешь, ты прав. Иногда я и сам даже жалею, что уехал, – пожал плечами Корзунов. – Здесь все же все другое и по-другому. Вот к тебе, по сути, с последней просьбой обратилась твоя – нет, не сестра, не кузина, не тетка и даже не подруга детства, – соседка. А я, – он ткнул большим пальцем свободной правой руки себе за спину, – уже несколько лет не знаю и даже не пытаюсь узнать, кто живет в доме по соседству со мной.

– Так и возвращался бы! – я поднялся на ноги. – У тебя ведь, как я понимаю, очень неплохая служба, и, зная твой характер, наверное, накопления имеются…

– Нет, брат, из Москвы уже так просто обратно в Самару не уедешь! Теперь отсюда разве что только в Париж!.. Тут, знаешь ли, привыкаешь к высшему обществу! – мой приятель, собрав, наконец, все свои бумаги, захлопнул папку и выпрямился. – Нам на перекрестке на ту сторону улицы надо…

– Ты, стало быть, стал вхожим в высшее общество? – с лукавством в голосе спросил я, шагнув на мостовую.

– Ну, не то, чтобы в высшее, но… Все равно, это будет уже не то… А ну, стой! – Корзунов обернулся и резко дернул меня за рукав, увлекая обратно к обочине.

По улице прямо на нас с грохотом несся большой черный экипаж. Восседавший на козлах кучер со свистом резал воздух концом своего кнута.

Только я успел отпрыгнуть с дороги, как карета промчалась мимо нас. Прямо перед моими глазами сверкнул герб, сиявший на ее дверце: всадник с занесенным над головой длинным острым мечом.

Я поднял взгляд.

Пару мгновений на меня из-за оконного стекла со скучающим видом смотрел суровый мужчина средних лет, одетый в мундир с золотыми эполетами на плечах, с зачесанной назад пышной, будто львиной, гривой волос с проседью и тонкими, холеными, изящно подстриженными усами.

Кучер, дернув вожжи и грубо выругавшись, стегнул кнутом шестерку лошадей, и тяжелая карета, едва на месте не раздавившая внезапно выкатившуюся ей наперерез колесную бочку водовоза вместе с возницей и его старой пегой клячей, стремительно понеслась дальше по улице, распугивая прохожих.

Стоявший рядом со мной Корзунов выпустил из пальцев рукав моего сюртука:

– Вот куда ты лезешь, дружище? Это, брат, Москва! Тут всякое случается…

– Какое такое всякое? – улыбнулся я.

Корзунов, помедлив секунду-другую, ухватил меня за локоть и, притянув к себе, проговорил:

– Знаешь, кто это был?

– Нет. А кто? – спросил я, все еще оглядываясь в дальний конец улицы вслед исчезнувшему там экипажу.

– Князь Кобрин.

– Старший, что ли?

– Старший.

– Гм… Примерно так я и полагал…

– Что ты полагал?

– Да так, пустяки…

– Нет, ты вот ответь мне: куда ты собрался лезть? – шепотом кипятился Корзунов, делая ударение на каждом слове.

– Кучер у него, черт, нахрапистый, – усмехнулся я. – Такие знают, кого возят!..

Разговор наш теперь отчего-то не клеился. Мы в молчании прошли еще несколько кварталов, пока не достигли ажурной ограды, за которой в глубине большого живописного сада в окружении сирени и яблонь укрывался серый плотно сбитый дом семьи купца Савельева.

Узнав, что Корзунов явился не один, в переднюю к нам вышла сама хозяйка дома – крепкая, статная, властная дама, при этом по-купечески разговорчивая и хлебосольная. Отдав прислуге распоряжения принять у нас трости и шляпы с перчатками да живее