Л. Берия».

Я уже упоминал, что практически все министерства заваливали МВД заявками на тысячи, десятки тысяч рабочих рук. Заключенные вносили свой вклад не только в строительство дорог, мостов, добычу угля, поставку лесоматериалов, но и в добычу урана, строительство ядерных реакторов, высотных домов, величественных гидроэлектростанций. Никогда не забуду, как в 1952 году мне с группой комсомольских работников довелось побывать на строительстве Куйбышевской ГЭС. Масштабы стройки поражали. С верхней площадки плотины было видно, как везде копошатся, снуют, двигаются сотни людей в серых робах и бахилах. Когда проходили мимо одной из таких групп, худой и длинный парень, разогнувшись, негромко, но внятно произнес, обращаясь к нам:

– Расскажите на воле, как мы трудимся на великих стройках сталинской эпохи!

Мы переглянулись, но, увидев стоявших рядом нескольких часовых, все поняли. Меня, правда, удивила выспренность слога заключенного. Но вскоре я понял, почему он так говорил. Мне в руки попала книжка в мягком переплете «Великие стройки сталинской эпохи». Книжка, написанная академиками А.В. Топчиевым, Г.М. Кржижановским, А.В. Винтером, В.А. Обручевым, В.С.Немчиновым, И.А. Шаровым, другими учеными, наверняка была в лагерной библиотеке. Но что верно, то верно: очень многие, если не большинство, «великие сталинские сооружения» возводили заключенные. Думаю, что эта грань тоталитарного общества особенно цинична.

Приведу еще один документ:

«Товарищу Сталину И.В.

товарищу Молотову В.М.

товарищу Маленкову Г.М.

товарищу Берия Л.П.

товарищу Хрущеву Н.С.

2 февраля 1951 г.

Постановлением Совета Министров от 30 июля 1949 года на Министерство внутренних дел СССР возложено проектирование и строительство Куйбышевской гидроэлектростанции на реке Волга с окончанием работ в 1955 году. Строительство идет по плану…

Постановлением Совета Министров от 16 августа 1950 года на МВД СССР возложено также проектирование и строительство Сталинградской гидроэлектростанции и магистрального канала для обводнения северной части Прикаспийской низменности. Ведутся большие подготовительные работы…

С. Круглов».

Сталин любил подобного рода донесения. Ответ лаконичен: «Регулярно докладывайте о ходе работ».

Бюрократия, пронизавшая все поры общества, проникла и в сферу творчества. Ведомство Берии – Круглова проводило даже творческие конкурсы. Но здесь все было по-другому. Бюрократическая заданность определяла конечные результаты. Но, впрочем, вначале нужно доложить «вождю».

«Товарищу Сталину

20 марта 1951 г.

Совет Министров обязал МВД провести закрытый конкурс на архитектурное решение (оформление) Волго-Донского водного пути. Привлечены были архитектурные мастерские: Полякова Л.М., Душкина А.Н., Фомина И.И., Приймак И.И. (Гидропроект МВД).

Наиболее удачным оказался проект т. Полякова Л.М. (архитектурная мастерская № 6), который взят за основу. Гидропроект МВД разработал с учетом замечаний жюри новый проект. Величайшая роль товарища Сталина будет отражена постановкой монументальной скульптуры на высоком берегу Волги у входа в Волго-Донской канал…

Прошу Вашего согласия.

Министр внутренних дел СССР С.Круглов

Главный архитектор Гидропроекта МВД Л. Поляков».

Сталин скромно соглашается с очередным монументальным увековечением своей персоны, на которое прикажет выделить несколько десятков тонн цветного металла.

…Я вырос на юге Красноярского края, в Ирбейском районе, в селе Агул, куда была сослана мать после расстрела отца. Вдали величественные снега Саян, отроги хребтов, которые тянутся к Енисею, Кану, Агулу. Везде поистине дремучая тайга. То был край кержаков, коренных сибиряков, пришедших из западных губерний России полтора-два века назад. В 1937-м или в 1938 году понаехало в наш глухой Агул военных! Затем потянулись колонны заключенных. Застонала тайга. Стали городить «зоны». За полгода выросли лагеря не только в Агуле, но и в других таежных поселках Кессе, Пунчете, Нижне-Сахарном, Верхне-Сахарном, Соломатке… Колючая проволока, высоченные заборы, за которыми едва видны бараки, вышки для стрелков, овчарки. Скоро жители стали замечать: колонны изможденных людей идут и идут (от железной дороги более 100 километров), как будто лагеря резиновые… Потом поняли, в чем дело. За околицей поселков везде стали расти длиннющие рвы, куда ночами везли на дрогах или санях покрытые брезентом трупы. Многие умирали от лагерных тягот. Расстреливали в тайге. Живший тогда в Агуле Борис Францевич Крещук, у которого расстреляли отца-кузнеца и старшего брата, рассказывал: ходил он с соседскими мальчишками «шишковать» (за кедровыми орехами), как вдруг ребята услышали неподалеку треск выстрелов, «ровно холст большой рвали…». Мы туда. Видим из-за кустов, как несколько стрелков сваливают в яму убитых зэков, человек двадцать… Мы бегом оттуда… До сих пор помню, как один руками за пожухлую траву цеплялся, не убит, видно, был…

Мать была директором семилетней школы. Как я уже рассказывал, к ней с разрешения начальства ходили два заключенных, они приводили в порядок библиотеку; подклеивали обложки, что-то переплетали. Мы сами жили очень трудно, особенно после того, как забрали и расстреляли отца, а нас сослали сюда. Поскольку мы жили в Приморском крае, ссылать дальше на восток было некуда (разве что в Японию?), привезли на запад, в этот Агул. Учителей не было, и матери, окончившей университет после революции, разрешили учительствовать. Так вот, с одним заключенным (фамилию его не помню, мне было десять лет) мать иногда подолгу разговаривала, когда никого поблизости не было. Только много позже я осознал значение виденного. Этот зэк вытащил из-за пазухи тюремной фуфайки тряпицу. Быстро развязал ее и показал матери. Был я неподалеку, в низкой длинной комнате, где располагалась библиотека; из любопытства поднялся на цыпочки и из-за спины матери заглянул в руку зэка. Он держал небольшую фотографию на плотном картоне, какие делали раньше, с вензелем и иностранными словами внизу. Несчастный негромко говорил матери:

– Были мы тогда в эмиграции. В Швейцарии. Вот сидит Ленин, рядом я с женой, а это два немецких коммуниста.

Невольно я с недоверием взглянул на грязного, худого мужчину с большими, полными тоски глазами: этот человек лично знал Ленина?! Он что-то еще объяснял матери, бережно заворачивая в тряпицу фотографию. Еще раза два его, расконвоированного, отпускали в школу. Затем сгинул. То ли умер (слаб был очень), то ли, как тех, в лесу…

Эти детские впечатления остались навсегда. Когда я читаю строки Шекспира из его «Сонетов», мне кажется, что это о судьбе моей семьи. Но нет, не только. Это о судьбе очень, очень многих людей, которые испытали преступное беззаконие Сталина:

Мать умерла еще довольно молодой вскоре после войны; нам, сестре, брату и мне, многого рассказать не успела. Похоронили мы ее на деревенском кладбище недалеко от места, где закапывали заключенных. Уже тогда могилы-рвы ровняли с землей. Безымянные, глухие места, свидетели страшной трагедии народа. Но молчание этих могил для нас и поныне подобно крику… Выжили, думаю, там, где были эти лагеря, совсем немногие. В моей семье, кроме отца, не вернулись из лагерей два дяди, простые крестьяне, имевшие неосторожность иногда говорить вслух то, о чем многие тогда думали.