Возможно, кто-то, прочитав сейчас эти строки, злорадно скажет: «обиженный сынок», «из репрессированных», «откровенная месть». Нет, и еще раз нет. Я был молодым танкистом-лейтенантом, когда умер Сталин. Думал, упадет небо. Ведь когда забрали родных, не понимал ничего. Да и позже совсем не связывал эту трагедию с именем Сталина. Сказали: «Отец умер». Мать украдкой плакала. Но впервые я почувствовал, что «мечен», лишь в июле 1952 года. После выпускного праздничного обеда в столовой училища новоиспеченные лейтенанты со скрипящими портупеями, золотом погон собирали свои бесхитростные фибровые чемоданчики, чтобы навсегда разлететься по частям, куда мы были назначены. Перед расставанием с друзьями ко мне подошел один товарищ из моего взвода и, отведя в сторону, сказал:

– Поклянись, что никогда этого никому не скажешь!

– Конечно, – удивленно и непонимающе глядел я в лицо однокашнику.

– Я три года «пас» тебя и регулярно докладывал, что ты говоришь, ну, в общем, подглядывал за тобой… Прости, отказаться не мог.

– Что же ты говорил? – все еще не придя в себя, уставился я на товарища.

– Раз ты кончил училище, да еще с отличием, значит, ничего плохого… Ну всего тебе… Не поминай лихом. Знай, могут ведь и еще… – заглянул в глаза собеседник.

Не называю фамилии только потому, что где-то, наверное, он трудится и сейчас, а я ведь дал слово…

Видимо, я слишком отвлекся от размышлений о сталинском бюрократизме. Но об этом хочу сказать вот почему: истории мстить бессмысленно. Как и смеяться над ней. Что было – не изменить. Но ее надо знать и помнить. Например, то, что, когда моего отца не стало, ему было всего 37 лет…

Знали ли в Кремле, что творилось в Агуле, Соломатке, Кессе, тысячах других мест? Знали. Очень хорошо знали. В архивном фонде Берии множество писем-криков о боли, помощи, призывах разобраться, вмешаться, посмотреть беспристрастно на «дело» того или иного человека. Вот одно из многих писем, адресованных «В ЦК ВКП(б) Сталину». Нашелся, видно, добрый человек, вынес из лагеря и послал письмо. «Оттуда» такие послания к «вождю» доходили очень редко. В письме есть такие строки:

«Речь будет идти о лаготделении № 14 лагеря НКВД № 283 и шахте № 26. Тяжело положение заключенных. Средневековая инквизиция показалась бы раем. Бывшие бойцы и партизаны содержатся вместе с полицаями и немецкими прислужниками. Срок заключения никому не известен, и это не легче расстрела. Избивают регулярно. Ходим вшивые, в каких-то лохмотьях. Кормят отвратительно, часто в пище попадаются мыши. Капусту обрабатывают конной молотилкой, при этом там попадается конский помет. Конвоиры избивают заключенных. Штаты подбирают из людей свирепых…

В этом письме нет и капли лжи. Но подписаться, это сразу на каторгу…»

Сталин передал Маленкову. Тот набросал: «тт. Берия и Чернышеву». А Берия просто расписался. Круг замкнулся. Еще никто не знает, что труднее: героизм в бою или долгое мученичество? Поражает и невиданное долготерпение советских людей. Может быть, прав Гегель, утверждая, что «скорбная пассивность… цепляется за свои лишения и не противопоставляет им полноты силы». Феномен безропотности, когда Сталин и его подручные уничтожали миллионы людей, потрясает. Невинных людей заставляли верить в то, что они виновны. Или в крайнем случае: «Здесь ошибка конкретных людей, но не Сталина».

Бюрократия сталинского типа носит мантию беззакония. Нет, законов, указов, распоряжений было немало. Просто многие законы были беззаконными. Что касалось обязанностей рядовых членов общества (да и не только рядовых), то здесь спрашивалось строго. А вот в отношении прав… Изучая документы в архивах, я поражался апофеозу беззакония сталинской бюрократии. Но тем удивительнее было встречать порой редкие попытки слабого протеста со стороны лиц, находящихся на высоких ступенях государственной пирамиды. Это было очень опасно. В личном фонде Молотова есть любопытный документ, направленный Сталину и Молотову министром юстиции СССР Н. Рычковым в мае 1947 года. В нем говорится:

«В соответствии с указаниями Правительства СССР и приказом Наркома юстиции и Прокурора СССР (№ 058 от 20 марта 1940 г.) оправданные лица по делам о контрреволюционных делах не подлежат немедленному освобождению, а возвращаются в места заключения (выделено мной. – Прим. Д.В.) и могут быть освобождены лишь по получении от МВД сообщений об отсутствии к тому препятствий с их стороны. Этот порядок приводит к тому, что освобожденные лица продолжают месяцами оставаться в тюрьмах.

Так, 5 апреля 1946 года военная коллегия Верховного суда СССР по протесту Генерального прокурора СССР отменила приговор военного трибунала стрелковой Таманской дивизии, по которому гражданка Литвиненко была обвинена в измене Родине и осуждена к расстрелу (приговор трибуналом Отдельной Приморской армии заменен на 10 лет лагерей). Военная коллегия Верховного суда СССР прекратила дело за недоказанностью преступления. 6 мая 1946 года определение направлено в СибЛАГ МВД, где содержалась заключенная. Там документ направили для согласования определения в 1-й спецотдел МВД; те – в Таврический военный округ. Дело тянется месяцы…

Таких фактов немало. Это подрывает авторитет суда. Прошу отменить приказы НКО СССР и Прокурора СССР № 058 от 20 марта 1940 года.

Министр юстиции СССР Н. Рычков».

Реакция Сталина неизвестна. Молотов начертал на докладной резолюцию: «Спросить тт. Горшенина, Круглова, Абакумова. В. Молотов. 17.V.47». Пройдет очень много времени, прежде чем «спрошенные» согласятся на отмену абсурдных решений. Но таких проблесков в бюрократической карательной машине сталинского времени было очень немного. Бюрократия постепенно приучила людей верить в то, что любые действия властей разумны и верны. Подлинное право, как и правовое сознание, фактически отсутствовало. Это является одним из условий существования тотальной бюрократии. Сталин и Система, которую он выпестовал, приучали людей терпеть, безмолвствовать, покоряться. Бюрократия не может господствовать без подавления воли. У лидера воля «стальная», у всех остальных – послушная. Без этого люди все время, особенно в ГУЛАГе, терпеть не могут. Сталин это понимал лучше других. Гегель писал так: «…мужество выше скорбного терпения, ибо мужество, пусть даже оно окажется побежденным, предвидит эту возможность…» Правда, немецкий философ не мог знать, что такое ГУЛАГ. Да и в России в самом кошмарном сне никогда не могли представить этот земной ад. Ведь Сталин и сталинизм за тридцать лет уничтожили во много раз больше людей, чем все русские цари за 300-летнюю историю Романовых. Вот к чему привела Сталина уверенность в универсальном могуществе силы. Он не знал мудрых слов Поля Валери: «Сила слаба тем, что верит только в силу». Не знал того, что далеко не всегда меч может быть сильнее пера. В истории не раз бывало, когда сильная, верная идея, «стекающая» с кончика пера, посрамляла меч. Но Сталину это было недоступно.

Люди тогда не очень задумывались над этим. Во всяком случае, очень многие не думали и не знали всего кошмара, который скрывался за занавесом тотальной бюрократии. Наверное, и Александр Фадеев тоже ничего не знал, когда через несколько дней после смерти Сталина опубликовал большую статью «Гуманизм Сталина». Только потрясение рабов или слепота нашей души могли родить слова, которые вышли из-под пера Фадеева. Но их разделяли тогда, наверное, миллионы. Сегодня же они звучат как чудовищное кощунство. Талантливый писатель, чье сознание было тоже схвачено обручем сталинского догматизма, писал, что мы можем считать Сталина «величайшим из гуманистов, которых когда-либо знал мир». Фадеев утверждал, что «великий и простой человек, несгибаемую силу души которого выражало его имя, добрый учитель человечества и отец народов закончил свой жизненный путь, но дело его непобедимо и бессмертно». Может быть, когда в мае 1956 года Фадеев покончил с собой, его мучила совесть, боль прозрения и раскаяния?