Но вопросы тактики все-таки продолжали оставаться неясными. Тактическая комиссия тов. «Евгения» рекомендовала, по словам «Афанасия Ивановича», строго партизанскую тактику: разделиться на небольшие группы по 3–5 человек, подстерегать войска и их обстреливать, потом скрываться, переходить на другое место, там делать то же самое и т. д. С другой стороны, уже раздавался на улицах призыв, кажется, от московской группы РСДРП (меньшевиков), идти на центральные митинги, т. е. митинги в центре города на площадях, начиная от линии бульваров. Как будто этот лозунг был сочувственно принят и нашей организацией.

Все три решения — центральные митинги, партизанская тактика и прикрепления дружин к районам — находились в полном противоречии друг с другом, и ни одно из них не содержало в себе элементов активности. Войну можно вести, только наступая, и инициативу нужно было взять сразу в свои руки. Нужно было расстроить сообщения противника, захватить жизненно необходимые здания, пытаться продвинуться в центр города. Вместо этого — распыление по районам своей вооруженной силы, пассивная партизанская тактика и центральные митинги, которые повлекут только расстрел безоружной рабочей толпы. Все эти соображения мы высказали «Афанасию Ивановичу», и он обещал к вечеру дать дополнительные разъяснения. Вечернее совещание мы назначили уже не в реальном училище Фидлера, которое было признано нами ненадежным. Мы условились встретиться на одной из явочных квартир, кажется, не то на Долгоруковской, не то в Каретном ряду, и разъехались по дружинам.

Моя дружина, состоявшая из трех десятков, находилась на Малой Бронной в студенческой столовой. Войск не было видно. Встречались лишь небольшие патрули драгун (кажется, Сумского драгунского полка), человека по три. Я разослал также патрули по два человека, рекомендовав им не заходить дальше Тверской, Тверского бульвара, Никитской, Садовой. Разбрасываться на большой участок было невозможно. Часа в три неожиданно пришел «Евгений», крайне расстроенный. Я передал ему все наши сомнения, но он только устало махнул рукой и сказал: «Вы неправы и, может быть, скоро сами увидите, что неправы». Я возразил ему, что лозунг «вооруженное восстание», под которым сегодня подписались все революционные организации, нас обязывает делать именно вооруженное восстание. «Бросьте, — ответил он, — вы знаете вооруженные силы и наши, и других партий; все они вместе не насчитывают тысячи человек, а сколько из них способных сражаться? Я убежден, что и сражаться не придется: у правительства здесь тоже нет никаких сил, и ему не на кого опереться; оно уступит без боя».

В этот момент вернулся один из патрулей и сообщил, что на Патриарших прудах полиция устроила засаду и иногда обстреливает проходящих. Я послал десяток ликвидировать это дело, и мы с «Евгением» продолжали беседу. Дружинники очень быстро вернулись с трофеями: несколько наганов и шашек. Из городовых трое были убиты, двое обезоружены и отпущены на слово, а остальные разбежались. Наганы были в крови. Я взглянул на «Евгения» и тут только понял, какой Гамлет скрывался в нем под холодной и бесстрастной оболочкой. На меня тоже очень тяжело повлиял вид первой крови, пролитой если не мной, то по моему распоряжению, но я сумел скрыть это ощущение и сейчас же роздал оружие кандидатам в дружинники. «Евгений» встал, простился и уехал, дав обещание на вечернем совещании окончательно выяснить все неясные для нас вопросы.

К вечеру за мной заехал «Иосиф Георгиевич», и мы с ним на извозчике, с трудом найденном, поехали на совещание. Ехали мы Тверским бульваром и, чем ближе подъезжали к Страстной площади, тем больше встречали народу, а на самой площади перед нами открылась незабываемая картина. Освещения не было, кроме костров, привычных всем москвичам в морозные дни. Сама площадь была почти пуста, но Тверская дальше, к Садовой, была запружена огромнейшей толпой, стоявшей густой стеной. Раздавался гул, и смутно виднелись знамена. Напротив толпы, с другой стороны Тверской, по направлению к нынешнему дому Московского Совета, стояла кавалерия, те же сумские драгуны. Сумский полк почему-то в наших кругах пользовался хорошей репутацией, быть может, потому, что расходившиеся после «университетской осады», о которой я рассказывал выше, были охраняемы сумскими драгунами. По данным военной организации, этот полк причислялся к сочувствующим и в худшем случае нейтральным.

Извозчик волей-неволей остановился. Мы стали уговаривать толпу пропустить нас, но никто не двигался с места. Мы уже собрались повернуть обратно, но нам пришли на помощь несколько рослых штатских, поддерживавших порядок в толпе. Один из них подскочил к нам и спросил, куда нам ехать. Мы назвали улицу. «В таком случае, поезжайте по Тверской вверх и дальше по Садовой». — «А мимо Страстного мы не проедем?» — «Не советую: будет опасно, да и там делается то же самое», — и с этими словами он и другие по его знаку очистили дорогу нашему извозчику и всем другим, проезжавшим мимо. Мы проехали по Тверской, и, когда находились на Садовой, вдруг со стороны бульваров послышались залпы и им в ответ треск револьверных выстрелов. «Началось, — сказал мне „Иосиф Георгиевич“ и прибавил: — А как вы думаете, кто это помог нам проехать?» — «У меня впечатление, что это переодетый околоточный и переодетые городовые», — ответил я. «У меня тоже», — сказал он.

На совещании все были в сборе. Не было только «Евгения» и «Афанасия Ивановича». «Евгений» не пришел совсем; что же касается «Афанасия Ивановича», то он опоздал на час и был страшно взволнован. «Вы знаете, — рассказал он нам, — я ехал на извозчике, но извозчик меня высадил около Страстной площади, и дальше я пошел пешком. На Тверской стояла толпа и против нее — драгуны. Я перешел площадь и пошел мимо Страстного [монастыря]. В этот момент раздались револьверные выстрелы, затем — залпы, и кругом меня все побежали. На Малой Дмитровке я вынул сирену и засвистал. Ко мне сбежалось около десятка человек, оказавшихся дружинниками. Большинство были эсеры, а двое были ваши, — обратился он ко мне. — Я пытался с ними пройти на площадь, но толпы уже не было. Тогда я отпустил дружинников и отправился сюда». После этого сообщения были предъявлены те же запросы и последовали те же ответы, которые никого не удовлетворили.

Прения были кратки, резки, грубы и несправедливы. Все, в том числе и я, обрушились на неповинного «Афанасия Ивановича». Дело кончилось тем, что он отказался от дальнейшего руководства нами, и вместо него мы выбрали исполнительное бюро из «Ермила Ивановича», «Иосифа Георгиевича» и меня, а затем разошлись по своим дружинам, поручив «Иосифу Георгиевичу» служить постоянной связью между нами. Однако этому исполнительному бюро не пришлось ни разу заседать: «Иосиф Георгиевич» был через несколько дней тяжело ранен, а «Ермил Иванович» и я имели слишком много прямых обязанностей со своими дружинами, чтобы иметь возможность пытаться осуществлять неосуществимое общее руководство.

Я отправился по Садовой к своей дружине и часть ее встретил раньше, чем ожидал. На углу Триумфальной, Садовой и Тверской толпа строила баррикаду. Это были остатки той толпы, которую я незадолго перед этим видел на Страстной площади. Баррикаду строили как попало — из ворот, столбов, извозчичьих саней. На звук моей сирены прибежало несколько человек, среди которых были и мои дружинники. Их прислал сюда мой помощник. Мы несколько упорядочили постройку баррикады. При этом мне вспоминались советы Северцева делать окопы. Попробовал бы он создавать их за четверть часа, при морозе, из промерзшей мостовой. Врага мы ждали по Тверской, а он явился неожиданно справа, от Аквариума. Не знаю, была ли там засада или же туда проникли из Ермолаевского переулка, но мы были неожиданно обстреляны. Толпа разбежалась, мы тоже отбежали, попрятались за столбами и наудачу ответили на выстрелы. Все затихло. Лежало несколько тел на снегу. Понемногу толпа начала снова собираться. Мы подошли к Аквариуму. Там уже не было никого. А затем баррикада была обстреляна орудийным огнем, не причинившим нам вреда, так как мы отошли в сторону, но разогнавшим толпу и разметавшим баррикаду. Наступила ночь. Делать здесь было больше нечего, и мы вернулись на место стоянки дружины.